ОСВОЕНИЕ СИБИРИ:ревнивый взгляд из-за рубежа Институт экономики и организации промышленного производства СО РАН, Новосибирск В советский период необходимость освоения природных ресурсов Сибири никогда не подвергалась сомнению. Региональные экономисты обосновывали необходимость комплексного подхода к развитию Сибири, подразумевавшего повышение степени переработки добываемого сырья, развитие адекватной производственной инфраструктуры. Предполагалось, что такие меры помогут Сибири перерасти роль «сырьевого придатка» Европейской России, поскольку все осознавали опасность подобной ориентации в условиях исчерпаемости минерально-сырьевых ресурсов[1]. Как возникла дискуссия о «сжатии» РоссииОказали ли эти исследования хоть какое-то влияние на решения по размещению конкретных производств на конкретной территории? Для того чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось фундаментальное исследование. С одной стороны, пришлось бы сопоставить все разработанные учеными и представленные в плановые органы рекомендации, а с другой — проследить соответствующие постановления ЦК КПСС, решения Совмина, отраслевых министерств, явившиеся руководством к реальным действиям, и попытаться найти «пары соответствий». Проследить развитие проектов от начальной идеи до воплощения и оценить, как изменились их параметры в процессе согласований и утверждений, в процессе строительства и до ввода в действие — задача увлекательная, масштабная и в обозримом будущем абсолютно невостребованная. Не проводя специального исследования, все же можно предположить, что научные рекомендации в части комплексного развития Сибири реализовывались в той степени, в какой они совпадали с интересами отраслевых министерств, с периодической необходимостью расшивки узких мест в снабжении специфическими ресурсами, и, наконец, с целями национальной безопасности в условиях многолетнего давления извне. Наиболее ярким примером воплощения научной идеи в жизнь останется идея территориально-производственных комплексов, реализованная доктором экономических наук М. К. Бандманом. В результате в Сибири развивались не только сырьевые, но и перерабатывающие и обслуживающие отрасли, так что в 1990 г. за Уралом, на трех четвертых территории России, производилось 21,3% общероссийского объема промышленной продукции, проживало 21,8% населения России, и осуществлялось 33,1% капитальных вложений, что определило будущую стабильность территориальных пропорций. Было ли эффективным такое территориальное распределение производительных сил? Ответ зависит от принимаемого критерия эффективности. Многочисленные расчеты ИЭиОПП СО РАН показывали, что в 80-х гг. развитие восточных регионов как минимум поддерживало падающие темпы роста советской экономики. В последовавший затем период абсолютного спада роль Сибири и Дальнего Востока не только не сократилась, но продолжала возрастать, правда, уже в результате того, что в европейской части России спад был глубже, так что подход с позиции эффективности в этом случае плохо применим. Нараставшие в условиях кризиса сокращение производства и отток населения из северных и восточных регионов рассматривались экономистами как неизбежные следствия шокового изменения относительных цен и сокращения социальных расходов федерального бюджета в числе мер «стабилизационного пакета». В то же время эти негативные явления настолько потрясли некоторых обществоведов гуманитарного толка, что те поспешили заявить концепцию «сжатия экономической ойкумены России»[2]. Критикуя советскую стратегию регионального развития, они (совершенно в духе критикуемых ими старинных программных документов) предложили масштабный сдвиг производительных сил в обратном направлении — на запад. Адепты «сжатия» ратуют за территориальную концентрацию производства, считая, по всей видимости, эффективность обратно пропорциональна площади в квадратных километрах. Они обращаются к психологическим, геополитическим, историческим аргументам, компенсируя отсутствие каких бы то ни было расчетов насыщенной образностью выражений. И тогда историческое изменение географических очертаний России оказывается «расползанием» территории в процессе колонизации и последовательной государственной агрессии в советское время[3]. Отсюда вполне естественным видится «переход от долгого упорного расширения внутрироссийской ойкумены, видимо, достигшего предела, к ее сжатию»[4]. Под знамена «сжатия» притянуты даже покойные Н. А. Бердяев, Д. И. Менделеев и тени других славных исторических деятелей, которые, задумываясь о безбрежности российских пространств, вряд ли считали главным источником российских бед — «прирастание Сибирью»[5]. Между тем трактовать текущие изменения пространственной структуры экономики России как парадигмальный поворот можно лишь в состоянии крайнего увлечения, хотя бы потому, что структура эта очень инерционна. Например, простое наблюдение динамических рядов инвестиций показывает, что понадобилось всего 2 года роста для того, чтобы ранее наметившиеся тенденции сокращения доли сибирских регионов в российских показателях сменились в 2002 г. на привычные для экономиста положительные процентные пункты прироста[6]. Это подтверждение давно доказанной общей закономерности российской региональной динамики: рост российской экономики достигается только в условиях опережающего развития Сибири, что проявляется в росте ее удельного веса в общероссийских показателях. Неожиданную поддержку эти воззрения получили из-за океана — в книге Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди «Сибирское проклятье: как коммунистические плановики выставили Россию на холод». Оценивая факт индустриализации Сибири, американские авторы используют широкий набор эпитетов: «советская глупость», «монументальная ошибка», «индустриальная утопия», «продукт Гулага» и даже «главная цель создания Гулага» (откуда следует, что Сибирь — причина появления Гулага)[7]. Правда, они справедливо отмечают, что освоение Сибири началось задолго до эры социалистического планирования, и сетуют лишь на то, что «к сожалению, история не закончилась» освоением Черноземья, и в конце девятнадцатого столетия россияне продолжали двигаться за границы старой «Московии» — на Урал и в Сибирь[8] . Казалось, что гуманитарной дискуссии суждено было и дальше протекать на страницах преимущественно литературных журналов. Но любая общественная дискуссия направлена на изменение общественного мнения (и американские авторы чрезвычайно активны в «продвижении» своей книги, о чем свидетельствуют их многочисленные интервью в зарубежных газетах и на радио), и вероятно, поэтому идея «сжатия» вызвала пристальное внимание М. К. Бандмана уже в середине 90-х. В своих неопубликованных рабочих материалах он приводит хлесткие высказывания «против Сибири» и отвечает с традиционной для него академической объективностью: «Говоря о Севере, очевидно, можно ставить под сомнение не сам факт его освоения путем вовлечения в народнохозяйственный оборот его ресурсов, а методы осуществления этого процесса. Но и при этом нельзя не учитывать социально-экономическую и политическую ситуацию в стране, а также внешние условия». Вместе с тем М. К. Бандман подчеркивал, что «сжатие» неминуемо означает «сброс хозяйственно освоенной территории из экономического пространства России», а также «дальнейшую поляризацию регионов по уровню и условиям жизни, и еще бoльшие противоречия внутри регионов; не только их дезинтеграцию, но и появление антагонистических противоречий», «обострение борьбы между сильными и слабыми за получение льгот и трансфертов». В данной проблеме он выделял два вопроса: 1) целесообразно ли сжатие; и 2) каким образом необходимо осваивать Сибирь. На первый вопрос он давал однозначный ответ только в части отселения людей — да, «нужно отселять, но не стихийно, а программно» [9]. Север как «препятствие на пути к рыночной экономике»Бесспорно, нужно помочь людям, желающим уехать с Севера. По словам Андрея Маркова, координатора проекта Мирового банка «Реструктуризация Севера», еще в 1998 г. правительство РФ обратилось за поддержкой в решении данной проблемы в Мировой банк. Было решено запустить пилотный проект в Воркуте, Норильске и Сусумане. Но специалисты Мирового банка сразу оговорили, что этот проект должен быть больше, чем просто «схема содействия миграции»[10]. Главная проблема, по их мнению, в том, что «Север — это случай неполного перехода (к рыночной экономике). Социальная напряженность и неспособность муниципальных властей справиться с изменениями замедлили ход реструктуризации промышленности. Предприятия не в состоянии передать свои социальные обязательства (по содержанию жилого фонда, транспорта и детских садов) муниципалитетам и иногда вынуждены держать избыточную рабочую силу. В свою очередь федеральное правительство неспособно долее сокращать прямые и непрямые субсидии и трансферты из федерального и местных бюджетов и внебюджетных фондов, доходящие в настоящее время до 3% ВВП. Это — неприемлемые издержки с финансовой точки зрения. Правительству следует внести необходимые изменения в свою политику с тем, чтобы создать жизнеспособную экономическую базу на Севере и повысить эффективность промышленных предприятий, которые должны работать в условиях ограниченной поддержки со стороны общества»[11]. Поэтому в обмен на помощь Мирового банка в решении этой проблемы российское правительство должно было продемонстрировать согласие с предлагаемыми «в нагрузку» с помощью теориями, что было отражено в обосновании проекта следующим образом: «Правительство (РФ) недавно осуществило определенное продвижение к отмене унаследованного (от социализма) привилегированного положения населения Севера. Новая правительственная программа реформ на 10-летний срок недвусмысленно поставила целью превращение северной политики в регулярную часть общей региональной политики, т. е. отмену всех специфически "северных" обязательных льгот и привилегий. Программа первоочередных мер на 2000—2001 гг. в качестве первых шагов к этой цели предусматривает а) отмену льготного налогообложения северных надбавок к зарплате; б) недофинансированные и частично профинансированные гарантии будут урезаны; в) бюджет-2001 не финансирует пакет северных привилегий; г) льготы не-общественным (т. е. производственным) отраслям будут отменены к концу 2001 г.»[12]. Этот подход разительно отличается от того, как виделась М. К. Бандману роль государства в отношении регионов: «Государство не ответственно теперь за размещение производительных сил. Но оно должно регулировать — законами, нормативами, рекомендациями и льготами, непосредственным участием, — т. е. оно ответственно за создание условий, благоприятных для привлечения (капитала) и не допускающих нарушения (законодательства)». Либеральные основания отказа от региональной политикиРекомендуемая Мировым банком и принятая на вооружение политика в отношении северных регионов базируется на предпосылке о том, что рынок, как и при Адаме Смите, состоит из множества независимых рационально действующих участников при отсутствии систематических искажений информации. Если структура стимулов организована верно, то все остальное наладится по волшебству рынка. Либерализация цен и допуск иностранных фирм на отечественный рынок создают «верные» ценовые сигналы; стабилизационные программы создают стабильные условия на рынке; приватизация создает индивидуальных участников рынка. Последние действуют экономически рационально, то есть в условиях полноты информации выполняют расчеты и принимают решения с целью максимизации индивидуальной полезности при стабильных предпочтениях. В результате ресурсы перемещаются к наиболее эффективным собственникам, которые быстро выводят экономику на траекторию роста, основанную на сравнительном преимуществе страны, а в стране происходит «рост жизненных стандартов на демократической основе», как в 1994 г. обещал идеолог шоковой терапии Джеффри Сакс[13]. При этом ни существующая отраслевая и территориальная структура экономики, ни сложившаяся система взаимоотношений между предприятиями, столь далекие от описанных теоретических допущений, в расчет не принимаются, точнее, рассматриваются как «искаженные» десятилетиями централизованного планирования, тогда как рынок призван их исправить путем перемещения ресурсов в те отрасли и регионы, где они будут использоваться наиболее эффективно. Само собой разумеющийся принцип Парето-оптимальности обеспечивает каждому лучшее состояние, чем до реформы, а изначальная порочность плановой экономики не оставляет альтернативного выбора[14] . Отсюда следует, что задача правительства — обеспечить неискажение рыночных сигналов, транслируемых предприятиями друг другу. И коль эти искажения вносятся государственной региональной политикой, то от нее следует отказаться, что и нашло выражение в известной формуле Министерства экономического развития и торговли «Единая страна — единый стандарт»[15]. Но агенты рынка часто действуют в условиях неполной информации, а рациональность их весьма ограничена. Они скорее преследуют свои интересы, чем демонстрируют экономически рациональное поведение. Они существуют в системе определенных социальных отношений, и, следовательно, никак не могут оставаться равными и независимыми «атомами». И хотя Дж. Сакс предсказывал, что рынки быстро займут место, освобожденное государством, сейчас его критики, придерживающиеся социологической теории переходной экономики, утверждают, что рынок не может адекватно выполнять роль государства в развитии национальной экономики[16]. Это мнение созвучно позиции М. К. Бандмана, всегда утверждавшего, что государственная стратегия должна существовать и должна быть направлена на: 1) достижение определенного уровня благосостоя ния; 2) территориальную справедливость (сокращение разрыва в уровнях развития регионов); 3) территориальную целостность государства и внутреннюю социальную стабильность. Откуда же возникло убеждение Мирового банка, что именно политика правительства в отношении удаленных регионов России в числе прочих причин тормозит переход к открытой рыночно ориентированной экономике? Эксперимент завершен — осталось объяснить результатАнализ хода реформ в России в зарубежной литературе разделяется на два этапа. В начале 90-х годов в оценках часто преобладал триумфальный тон. И если даже в 1995 г. один из западных консультантов российского правительства Андерс Ослунд продолжал рассказывать о том, «как Россия стала рыночной экономикой»[17], то в 2000 г. его коллега Андрей Шлейфер обнаружил, что Россия шла к рынку «без карты»[18] . Когда стало невозможно игнорировать очевидное несоответствие реальных экономических показателей ожидавшимся, аналитики стали состязаться в прогнозах сроков катастрофического исхода и следующих отсюда угроз для Запада (экологические катастрофы, ядерный терроризм, организованная преступность). Петер Рутланд иронически назвал первую школу «Библия хороших новостей», а вторую — бригада «Торговцы смертью». Он также заметил по этому поводу, что коль экономисты часто оказываются в роли советчиков национальных правительств, то им потом приходится либо оправдываться, либо открещиваться от своих советов, в зависимости от успехов последующего развития страны. По его мнению, экономисты обычно писали о том, что ДОЛЖНО происходить в российской экономике, а не о том, что в действительности происходит. Кроме того, «тональность анализа часто менялась от оптимистической до пессимистической и наоборот, в зависимости от того, были ли реформаторы Егор Гайдар и Анатолий Чубайс у власти или отлучены от нее, а также от того, какая группа западных консультантов была принята в Кремле... Такие сдвиги в аналитических выводах часто тесно коррелировали с личной ситуацией конкретного экономиста: являлся ли он советником правительства или нет, был ли он включен в платежную ведомость по международным консультациям или нет. Это не означает, что консультанты делали что-либо незаконное или аморальное, это просто известный феномен "Где сидишь, так и говоришь"»[19]. Когда позднее, в связи с провалом надежд на быстрый и безболезненный переход к рынку, возникла необходимость объясниться, авторы реформ заявили, что Россия и другие посткоммунистические страны неправильно выполняли предписанные им меры шоковой терапии. Причинами плохих экономических показателей были названы недостаточные темпы реформ, провал мер по финансовой стабилизации, либерализации цен и внешней торговли. Самым популярным объяснением, в том числе и в официальных публикациях Мирового банка, стало коррупционное поведение элиты и сохранение государственного финансирования. Некоторые неолиберальные наблюдатели даже рассматривают склонность к коррупции как неотъемлемую часть национальной культуры[20]. Спускаясь на уровень регионов, аналитики хода реформ видели, прежде всего, «враждебную целям российского "общего рынка" политику местных властей», которые вводили независимые и ограничительные меры в области торговли в попытке спасти, что возможно, из местной экономики»[21]. Поскольку разрывы в рушащейся структуре госплановской экономики не заполнялись новыми фирмами (как ожидалось), то региональные власти усиливали контроль на своих территориях, и поэтому исследователи реформ возлагали на них большую долю ответственности за внесение искажений в рыночные сигналы. Анализ экономики регионов оказался существенно беднее — ведь из признания единственности системы экономических законов следует существование только одной экономики: глобальной. Предполагалось, что экономическая интеграция России в глобальную экономику сама собой подразумевает и интеграцию российских регионов в национальную экономику[22]. Исследователи «регионального разнообразия» подвергали статистическому анализу обширные массивы экономических показателей, пытаясь найти признаки конвергенции в развитии регионов, которая ожидалась как следствие «выхода на траекторию роста». Результатом анализа становилась констатация нарастающего неравенства между регионами; предлагались разнообразные типологии, призванные объяснить очевидные контрасты в социально-экономическом положении регионов, конструировались производные индексы экономического неравенства[23]. В большинстве таких работ регионы рассматриваются просто как единицы анализа, без учета проблем относительного расположения (т. е. транспортных издержек, доступа к рынкам и т. д.). Покончено ли с дефицитом географии в «экономикс»?Параллельно, начиная с 1990 г., развивалась «новая экономическая география» (НЭГ), которая, по мнению ее создателя П. Кругмана, была призвана восполнить традиционное пренебрежение экономической теории мейнстрима к проблемам размещения производительных сил[24]. Теория НЭГ использовала стандартные компоненты экономики «мейнстрима» (т. е. рациональное принятие решений множеством независимых агентов рынка и простые модели общего равновесия) для того, чтобы смоделировать достижение компромисса между рассредоточением и агломерацией, или между центробежными и центростремительными силами. Достоинством этого подхода считается строгость теоретической базы, «наличие солидных микроэкономических оснований», то есть возможность «четко вывести коллективное поведение из индивидуальной максимизации». П. Кругман подчеркивал, что появилась возможность прямо встроить географический анализ в экономику мейнстрима и таким образом покончить, наконец, с его маргинальным положением. Но, возможно, именно по причине своей «идеологической чистоты» новая экономическая география ничего не предлагает в отношении региональной политики. Как заметил Дж. П. Ниэри, «выводы для экономической политики, следующие из базовой модели "ядро — периферия", просто слишком сильны, чтобы быть верными... Агломерация однозначно хороша для каждого. Поскольку издержки проживания в ядре меньше, то всегда лучше жить в центре, чем на периферии, при том что уровень полезности в ядре не ниже, а обычно выше»[25]. Неудивительно, что традиционный экономико -географический анализ, который шел «от фактов», упрекал новую школу в том, что ее математический формализм приводил к игнорированию реальностей размещения. На самом деле, действуя строго в рамках таких предпосылок, аналитик может прийти к удивительным заключениям. Так, П. Маурсет построил свой анализ пространственной динамики российской экономики следующим образом. Поскольку удаленные районы (читай — Тюмень или Якутия) оказываются богаче, чем в среднем по России, то российский экономический ландшафт «искажен», т. е. далек от типичного для рыночной экономики. Такая географическая децентрализация экономической активности является следствием советского планирования. Осуществление троицы либеральных реформ (либерализация цен, внешней торговли и приватизация) высвобождает «рыночные центростремительные» силы (следовательно, центробежные силы полагаются нерыночными), которые ведут к перемещению экономической деятельности в центральные регионы. И действительно, со второй половины 90-х наблюдается опережающий рост душевых доходов центральных регионов (читай — Москвы)[26] . Остается лишь интерпретировать данный факт как свидетельство приближения российской экономики к рыночному образцу и исправления ошибок социализма. Этот вывод делают авторы «Сибирского проклятья», которые отнюдь не тестировали гипотезы НЭГ, а опирались на материалы российской и зарубежной прессы: «Россия начала самокорректироваться... Москва стала главным центром роста в секторе услуг и "новой экономики" России и таким образом привлекла основную массу прямых иностранных инвестиций и внутренних мигрантов». География России — лучшее объяснение неудач?На исходе века настало время переосмыслить итоги либеральной реформы. Одной из наиболее объективных работ в этом ключе стала «Реформа и судьба России»[27], авторы которой, последовательно сопоставив ожидания либеральных реформаторов и последовавшие разочарования, увидели, например, что совершенно необходимо было учитывать сложившуюся структуру советской экономики и системы управления, которые почему-то считались хорошо изученными. Авторы не одиноки в своей озабоченности тем, что «неспособность предвидеть ход событий была так широко распространена» среди экономистов, что в России их ожидали сплошные сюрпризы. Некоторых американских экономистов и до сих пор беспокоит очевидный «крах американской советологии в области экономики», проявившийся в неспособности верно оценивать и предвидеть развитие советской экономики на протяжении 50 лет[28]. И вот в 1997 г. Дж. Сакс неожиданно открыл для себя роль географического фактора, который был решительно отвергнут ранее, в 1991—1992 гг., в ходе открытых дебатов о применимости польского опыта шоковой терапии к России. П. Рутланд с некоторым злорадством отмечает, что «даже Саксу, адвокату стремительной либерализации российской экономики, пришлось признать неоспоримую истину из "Богатства народов" Адама Смита, что перевозка товаров морем значительно дешевле, чем по суше... С помощью корреляционного анализа Сакс показал, что близость к океану является решающим фактором в объяснении долгосрочных темпов ВВП»[29]. В 2002 г. экономист и не-географ Аллен Линч заявил, что либеральная реформа была предложена стране с «нелиберальной географией». Находясь под обаянием литературного таланта небезызвестного А. П. Паршева, шотландский ученый обильно его цитирует и приводит его знаменитую таблицу сравнительных издержек производства в разных странах (являющуюся цитатой из В. Андрианова[30], который не счел нужным раскрыть источники своей таблицы). Он достаточно мрачно оценивает «специфически российские аспекты экономической географии, такие как суровость климата, расстояния (включая непропорциональное размещение населения относительно ресурсов), преобладание затратного сухопутного транспорта над дешевым морским транспортом, которые делают издержки производства в России кратно превышающими мировые». В результате А. Линч приходит к выводам, которые звучали бы абсолютной крамолой 10 лет назад: «даже эффективная и некоррумпированная экономика России не смогла бы преуспевать в строго либеральных условиях без государственных структур и государственной политики, направленной на компенсацию того ущерба, который причиняет России ее экономическая география». Более того, «государство должно играть центральную роль в экономическом развитии России»[31]. Эта статья обратила на себя внимание руководителей семинара «Источники и ограничения силы России», проходившего в 2002—2003 гг. в Институте национальных стратегических исследований США, и они пригласили к себе известного британского географа Майкла Бредшоу, который с удовлетворением отметил, что «география снова в моде». Признавая наличие региональной науки в России и зная работы А. Г. Гранберга, М. Бредшоу представил убедительную картину нарастающего неравенства между регионами в условиях экономического спада 90-х, что послужило для него поводом еще раз постулировать основные либеральные посылки анализа региональной динамики России. «Процессы пространственной реструктуризации являются составной частью более широкого процесса системной трансформации. Неудивительно, что были выигравшие и проигравшие... Современная экономическая география России является пережитком советского прошлого, на котором строится новая рыночная экономика. Проще, вследствие самой природы советской системы слишком много предприятий и людей делают не то, что следует, и не там, где следует. Этот факт налагает политические и социальные ограничения на то, что можно сделать, и является ключевым в объяснении неполадок российской трансформации... Возможно, потребуются десятилетия созидательного разрушения для того, чтобы перечертить карту российской экономики». Роль государства в этом процессе для М. Бредшоу не представляется столь же ясной, как возрастающая роль крупного российского бизнеса и сил глобализации. Справедливо констатировав, что в России нет заслуживающей упоминания региональной политики, а последние изменения в налоговой системе сократили возможности регионов решать свои проблемы, либеральный ученый все же предостерег от усиления роли государства, которое, как он опасается, может в стратегических целях вернуться к политике поощрения заселения периферийных регионов[32]. Итак, ответ на щекотливый вопрос об ответственности неолиберальной экономической науки за потерю половины российского ВВП найден. Теоретические основы анализа устояли, а порочным оказался объект исследования — «неправильная страна неправильной формы», которой и посвящены почти 300 страниц «Сибирского проклятья». Сибирь — новая специализация Brookings Institution, Washington D. C.
Для того чтобы составить представление о содержании книги, достаточно взглянуть на обложку, которая представляет собой полярный пейзаж снежной пустыни. Книга сопровождена теплым отзывом Дж. Сакса: «Это долгожданный и важный вклад в растущую литературу о том, как физическая география влияет на экономическое развитие или упадок. В своем "Богатстве народов" Адам Смит отмечал, что холодные земли, которые позднее вошли в Советский Союз, будут географическим барьером его развитию. Хилл и Гэдди показывают, как советские плановики пытались и не смогли преодолеть эти барьеры с помощью революционного пыла, центрального планирования и Гулага. Действительно, наследие неправильных и часто жестоких действий набросило длинную тень на экономические перспективы сегодняшней России. Эта книга обогащает продолжающиеся ныне дебаты об экономическом прошлом и будущем России». Ричард Пайпс, автор «Истории коммунизма» и бывший советник Р. Рейгана по советским вопросам, указывает на главного потенциального адресата этой книги: "Сибирское проклятье" — это в высшей степени оригинальная и убедительная оценка рецидивирующих экономических проблем России, являющихся следствием неправильного размещения людских и материальных ресурсов. Нынешнее правительство России хорошо бы сделало, если бы учло наставления американских авторов». Дальше всех смотрит Збигнев Бжезинский: «Вывод этой книги о зловещем будущем Сибири придает важную новую перспективу геополитическим дилеммам России». Воистину, «когда такие есть друзья, нужны ли нам враги?» На страницах своей книги авторы последовательно, во множестве аспектов прорабатывают старую идею «сжатия». Полагая само собой разумеющимся, что «микроэкономические основания» под нее уже подведены классиками, они сосредотачиваются на деталях. Так, например, читателя просят представить Новосибирск, из которого уехало более полумиллиона жителей. И тогда оказывается, что предстоит решать проблемы компактного сселения оставшихся жителей в несколько жизнеспособных районов города. Почему? Потому, что опустевшие улицы становятся небезопасными, а самое главное, требуется обеспечить рациональное использование тепловых и других бытовых коммуникаций. Но, кажется, это все-таки невозможно, так как система советского планирования снабдила города нерациональной системой центрального отопления, что делает невозможным его частичное отключение. Почему же именно полмиллиона? Потому что в среднем восточные районы страны перенаселены в полтора раза, и это легко доказать, наложив 100-летние канадские тренды на отраслевую и территориальную структуру производства и населения России по состоянию на 1910 г. А причем здесь Новосибирск? Он должен сократиться в числе других искусственно созданных коммунистами «индустриальных динозавров» для того, чтобы исправить нерыночную экономическую географию. Куда же они денутся, новосибирцы? На запад. Неужто в Москву? Вероятнее всего, так как только Москва является образцом правильного рыночного развития, о чем свидетельствует положительное сальдо миграции. А их туда пустят? Во всяком случае, авторами рекомендовано снять московские ограничения на прописку в целях повышения мобильности трудовых ресурсов. Но почему именно Новосибирск? Это самый холодный город России. Новосибирск?! Да, этот город отвечает за 5,2% холода на российской территории, а следующий за ним Омск вносит лишь 4,3%, впрочем, остальные города, включая Якутск, еще «теплее», и этот результат вы легко получите сами, если помножите среднеянварскую температуру на количество жителей города, а потом поделите на численность населения России. Этот замечательный показатель называется TPC (temperature per capita) — индекс температуры на душу населения. Что же остается растерянному новосибирцу, если он экономист? Вспомнить ли полузабытый термин «критика буржуазных фальсификаторов», углубиться ли в метод брукингских исследователей? Но упомянутые упражнения, составившие кандидатскую диссертацию питомицы РЭШ и аспирантки Пенсильванского университета Татьяны Михайловой[33], являются главными и единственными экономическими расчетами в «Сибирском проклятьи». Впрочем, всплыл еще один важный закон, который дружно нарушают сибирские города. Будучи близкими по размеру, они не вписываются в эмпирическое распределение Ципфа, наблюдаемое для городов США. А коль скоро подобная форма кривой наблюдается в рыночных экономиках, то именно сибирские города не дают России перейти к рынку. Любопытно, что рецепты Гэдди и Хилл означают неминуемое расширение государственного вмешательства. Помощь переселенцам, консервация полупустых городов Транссиба (главных виновников холода в России), утилизация брошенных предприятий, специальные программы по индустриальному развитию в европейской части РФ — все эти меры требуют государственной поддержки. Авторы признают это и все же вновь подчеркивают, что это — необходимая жертва для будущего правильного рыночного развития страны. Но это же прямое противоречие с принципами экономического либерализма! На этом работа по обзору книги для экономиста заканчивается, так как главным методом Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди является интерпретация богатого фактологического материала, представляющего собой выдержки из российской и зарубежной прессы, огромное количество работ зарубежных исследователей Сибири, отдельные работы московских экономистов и интервью. Ну и как не процитировать А. П. Паршева на четырех страницах! Российская действительность невероятно многообразна, изложение построено талантливо и увлекательно, а ответ на любое из походя бросаемых американскими политологами порицаний потребовал бы работы коллектива экономистов. И должен ли, например, историк отвечать на исторические изыскания математика А. Фоменко? Из всего богатства оценок привлекают внимание некоторые яркие пассажи, касающиеся актуальных проблем региональной политики: «В течение 90-х в унаследованной экономической географии России происходили некоторые позитивные изменения. Был инициирован ряд программ, включая программы Мирового банка, призванных помочь людям покинуть холодные удаленные регионы и повсеместно облегчить миграцию. И в конце десятилетия, в 2000—2002 гг. важные члены экономической команды российского правительства премьер-министр Михаил Касьянов и министр экономического развития Герман Греф также выражали озабоченность тем бременем, которое накладывает на российскую экономику поддержание Сибири. Они с большой неохотой поддерживают статус-кво или открыто противодействуют дальнейшему размещению централизованных ресурсов в регионах, действуя на свой страх и риск. Однако внятные меры политики были и остаются редки. И даже будучи принятыми, они, бывает, приводят к двусмысленным результатам — как программа переселения «Крайний Север», которая скорее перемещает людей в большие города восточнее Урала, чем в более теплые, потенциально более продуктивные места на западе. Между тем местные лидеры Сибири, как и ожидалось, сопротивляются усилиям московского правительства сократить или вовсе срезать субсидии — вызывая вновь к жизни идею "Если благополучна Сибирь, то благополучна и Россия"»[34]. В конце концов, американские ученые приходят к тому, что причиной беспорядка в географии является вредный образ мыслей. «Привычный образ мыслей российской политической элиты и российского населения — отношение к Сибири как к центральному элементу в развитии российского государства — стал таким же серьезным препятствием продвижению вперед, как и физические и объективные трудности исправления неправильного распределения производительных сил, доставшегося от прошлого. Умы не то чтобы невосприимчивы к переменам, но их трудно изменить». Но на то и существуют зарубежные специалисты в области стратегических исследований, чтобы без обиняков сформулировать то, что иные российские чиновники предпочитают не афишировать, зная вредную ментальность своего народа. Проблемы федерализма авторы решают просто и по справедливости. «Сибирь нужно вставить в ее правильный контекст. Богатство Сибири — не сибирское богатство. Это российское богатство. Просто так случилось, что часть российского богатства расположена в Сибири. Но Сибирь не может претендовать на него как на собственное, как бы ни хотели этого олигархи и местные чиновники». Таким образом, и краеугольный камень современного анализа переходной экономики — коррупция — приобретает правильный сибирский контекст. Почему авторы вдруг решили поставить сибиряков в угол? Да просто Татьяна Михайлова, построив несколько регрессионных уравнений, точно подсчитала, что каждый россиянин жертвует одной четвертой частью дохода в пользу развития Сибири, а в скобках приписала раздумчиво «а, может, и половиною»[35]. В заключительных строках Ф. Хилл и К. Гэдди вновь от души жалеют сибиряков и в последний раз наставляют: «В настоящее время ресурсы Сибири достаются слишком высокой ценой... Сибирь, по существу, остается смягченной формой Гулага, который сначала приволок сюда людей на работу, а потом принудил остаться. Сибирские ресурсы могут внести свой вклад в будущее процветание Сибири, а региональная экономика может однажды стать жизнеспособной, если только российское правительство не будет упорствовать в своих попытках сохранить гигантские потемкинские города, заброшенные коммунистическими плановиками в холод»[36] . К сожалению, государство не упорствует и не будет упорствовать, пока голоса дилетантов раздаются при молчании профессионалов. Экономическое «сжатие» Сибири происходит реально в результате целого комплекса причин, но оно мало по сравнению с масштабами другого сжатия — сжатия региональной науки. За те 10 лет, в течение которых ученые занимались выживанием, не было проведено тех исследований, на которые можно было бы указать и послать новоиспеченных «сибироведов» с их вопросами в библиотеку. На стороне радетелей «сжатия» — факты, прихотливо выбранные из разнообразия российской действительности, полная свобода интерпретации и бойкие перья. А экономисты оказались в такой ситуации, что в качестве немедленного ответа могут разве что оценить объем необходимого исследования, девять десятых которого стандартно составляют сбор и обработка данных и необходимые расчеты. Тем не менее модельный результат последствий «сжатия» уже получен. На примере региональной науки можно видеть, что оставленные области (исследований) никогда не остаются пустыми. И поля зарастают дикой травой, а американский институт адресует свое произведение прямо российскому правительству и готов переписать «Стратегию развития Сибири»... Американские исследователи преуспевают в достижении своей ближайшей задачи — хотя бы развязать дискуссию, проверить на прочность теоретические положения, признанные давно доказанными. Так мы и приходим от рациональных игроков Адама Смита к хорошо знакомому предписанию — «чемодан, билет, Москва» (для тех, кто не помнит, — это лозунг латышей в отношении русскоязычных). [1] См., например: Сибирь в едином народнохозяйственном комплексе. Новосибирск: Наука, 1980; Развитие народного хозяйства Сибири. Новосибирск: Наука, 1978; Экономические проблемы развития Сибири. Новосибирск: Наука, 1974. [2] Пивоваров Ю. Л. Сжатие «экономической ойкумены» России// Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 4. С. 63—69. [3] Ахиезер А. С. Диалектика урбанизации и миграции в России// Общественные науки и современность. 2000. № 1. С. 83. [4] Трейвиш А. Россия: население и пространство. http://demoscope.ru/weekly/2003/095/tema03.php [5] Пивоваров Ю. Л. С. 65. [6] Суслов В. И., Ершов Ю. С., Ибрагимов Н. М., Мельникова Л. В.
Экономика федеральных округов: сравнительный анализ// Регион: экономика и
социология. 2003. № 4. С. 58. [7] Gaddy, C., Hill, F. The Siberian Curse: How Communist Planners Left Russia Out in the Cold. Brookings Institution Press, Washington D.C. 2003. [8] Там же. С. 62. [9] Автор выражает благодарность сотрудникам сектора территориально -производственных комплексов ИЭиОПП СО РАН, предоставившим рабочие тетради М. К. Бандмана. [10] Walsh, N. P. Russia to
Relocate 600,000 from Frozen North: World Bank Backs Scheme to Help Poor// The
Guardian. Friday May 30. 2003. [11] World Bank. [12] Там же. [13] Sachs, J., Woo, W. T. Structural
Factors in the Economic Reforms of [14] [15] Агранат Г. А. Жаркие проблемы Севера// ЭКО. 2004. № 1. С.
25. [16] King, L. P. Explaining
Postcommunist Economic Performance// William Davidson Working Paper No 559, May
2003. P.7—8. [17] Aslund, A. How [18] Shleifer, A., Treisman, D.
Without a Map: Political Tactics and Economic Reform in [19] [20] King, L. P. P. 5—6. [21] Leijonhufvud, A., Craver, E.
Reform and the Fate of Russia// OFCE Working Paper № 2001/3, May 2001. [22] Rutland, P. P. 248—250. [23] Regional Economic Change in Russia/ Ed. by P. Hanson and M. Bradshaw. —
Cheltenham: Edward Elgar, 2000. См. также: Bradshaw,
M. J., Vartapetov, K. A. New Perspective on Regional Inequalities in
Russia// Eurasian Geography and Economics. Vol. 44, № 6, P.
403—429. [24] Krugman, P. What's New about
the New Economic Geography?// Oxford Review of
Economic Policy, Vol. 14, № 2, P. 7—17. [25] Neary, J. P. Of Hype and Hyperbolas: Introducing
the New Economic Geography/ University College Dublin and CERP. 2000. April. [26] Maurseth, P. B. Divergence
and dispersion in the Russian economy// NUPI working paper № 632. Oslo. 2002.
October. [27] Leijonhufvud, A., Craver, E. Reform
and the Fate of Russia. [28] Wilhelm, J. H. The Failure of the American Sovietological Economics Profession Europe-Asia Studies. Vol. 55, № 1, 2003. P. 59—74. [29] Rutland, P. P. 261. [30] Андрианов В. Конкурентоспособность России в мировой
экономике// Экономист. 1997. №
10. С. 34—42. [31] Lynch, A. Roots of Russia's
Economic Dilemmas: Liberal Economics and Illiberal Geography// Europe-Asia
Studies, Vol.54, № 1, 2002. Р. 31—49. [32] Bradshaw, M. The Geographic
Factor in Russia's Economic Modernization/ Paper, presented at the Center for
Strategic and International Studies, Washington, 2002. [33] Mikhailova, T. Where Russians Should Live; a Counterfactual Alternative to Soviet
Location Policy/ Ph. D. Diss. Pennsylvania State University, 2003. [34] Gaddy, C., Hill, F. P.
138—139. [35] Mikhailova, T. The Cost of the
Cold. Pennsylvania State University, 2003. [36] Gaddy, C., Hill, F. P. 212—213. На страницах «ЭКО» публиковались материалы конструктивного обсуждения книги А. П. Паршева «Почему Россия не Америка?» (№ 3-4 за 2001 г.). Приглашаем читателей к дискуссии по поводу книги Ф. Хилл и К. Гэдди. |