Г. И. Ханин/ Продолжение споров о судьбе российской науки №5 2010

№5 2010 г.

под рубрикой ДИСКУССИЯ

О неурядицах в отечественной науке говорят уже 50 лет. Пора осмыслить ситуацию и начинать взвешенные реформы.

Продолжение споров о судьбе российской науки

Ключевые слова: деградация науки, кризис, организация науки, дискуссия

Г. И. Ханин,
доктор экономических наук,
Новосибирский государственный технический университет
E-mail: khanin@academ.org

Мои выводы и впечатления о передаче Санкт-Петербургского «Пятого канала», посвященной Российской академии наук, сильно отличаются от высказанных в предыдущей статье Е. Б. Кибаловым.

Контекст этой передачи, может быть, неизвестен многим читателям «ЭКО», далеким от науки. Жесткая критика положения в Академии наук (тогда еще СССР), как и вообще в советской науке, публично началась в период перестройки, когда впервые появилась возможность свободно обсуждать эту тему. Первым громко и авторитетно еще в 1988 г. высказался известный советский ученый Максим Франк-Каменецкий в сборнике «Иного не дано». Статью «Механизмы торможения в науке» он начинает так: «Советские ученые стали очень редко делать открытия… мы неуклонно стали терять позиции даже там, где раньше лидировали»[1].

Истоки этой деградации автор связывает с репрессиями в науке и подчинением ее власти в сталинский период. Но «необратимый (точно сказано! – Г. Х.) характер этот процесс приобрел при Л. И. Брежневе. К тому времени состарились, а потом и умерли те, кто составлял совесть Академии, такие как И. Е. Тамм, М. А. Леонтович, П. Л. Капица, а А. Д. Сахаров был отстранен от академических дел. На руководящие должности рванули льстецы и подхалимы. На фоне общего падения нравов как-то сама собой произошла подмена основной мотивировки, из-за которой ученый стремится стать членом Академии. Раньше туда стремились для того, чтобы иметь возможность двигать науку. Теперь же в Академию рвутся ради власти, ради денег и всевозможных привилегий».

Дальше автор показывает, что положение в отраслевых и республиканских академиях было намного хуже. Вывод его печален: «Так что же, настоящей науки у нас не осталось? Почти что так». Конкретные причины деградации в науке он видит, прежде всего, в отсутствии объективного критерия для оценки научных работников, каким он считает (как и во всем мире) индекс цитирования Гарфильда («хотя и далеко не безупречный»). К другим крупным недостаткам он относил всевластие директоров институтов, приниженное положение самих ученых.

Чтобы спасти положение, необходимо вырвать науку из лап дельцов от науки, «пока они ее вконец не придушили». И далее: «Так что же, вывести академические институты из-под удушающей опеки аппарата Академии и раздать по министерствам, как когда-то предлагал Н. С. Хрущев? Боже упаси. Как бы ни была плоха наша академическая наука, ведомственная – во сто крат хуже».

Помимо введения индекса цитирования автор видит выход «в предоставлении полной самостоятельности лабораториям. Институт должен представлять собой нечто типа научного кооператива». Институту необходимо базовое госбюджетное финансирование на содержание скромного административного и обслуживающего аппарата и членов ученого совета. Все остальное заведующий лабораторией должен обеспечивать для работы своих сотрудников самостоятельно за счет грантов от отечественных и зарубежных научных фондов и заказов министерств.

При этом, разумеется, члены Академий не должны иметь никаких привилегий в получении этих грантов и заказов, академические институты – подчиняться местным советам, а сама Академия – стать «элитарным клубом, лишенным каких-либо административных функций, как многие другие аналогичные учреждения в западных странах».

Эта же тема подробно рассматривалась мною еще в 1989 г. в статье «Почему пробуксовывает советская наука?»[2] (первоначальное название «Есть ли наука в СССР?» было изменено редакцией сборника).

Объективные показатели результатов научной деятельности свидетельствуют, что отставание по производительности труда в советских НИОКР от уровня США в 1980-е годы измерялось десятками раз – больше, чем в сельском хозяйстве. Речь в статье шла о гражданских НИОКР. В оборонных положение было, конечно, намного лучше, но надо сделать скидку на колоссальные масштабы советского военно-промышленного шпионажа. Особенно подробно в этой статье речь шла о пороках Академии наук СССР – тех самых, о которых так часто говорят в настоящее время и о которых ранее писал Франк-Каменецкий. Вывод делался следующий: «В нынешнем (подчеркну. – Г. Х.) виде Академия наук СССР не нужна»[3].

В 1989–1991 гг. во многих изданиях СССР появился целый ряд публикаций с беспощадной критикой состояния в советских НИОКР, Академии наук СССР и других общесоюзных и республиканских академиях. Журнал «ЭКО» опубликовал тогда главы из знаменитой книги М. А. Поповского «Управляемая наука»3, написанной им в эмиграции, в которой подробно рассказывалось о тех же явлениях. Под ударами этой критики Академия наук СССР произвела некоторые косметические изменения, не повлиявшие на основы ее функционирования.

Уродливое устройство советских НИОКР в немалой степени повлияло на провал планов модернизации советской экономики, намеченных в период перестройки[4]. Советское руководство и из-за непонимания этой проблемы, и в силу занятости другими, более насущными, по его мнению, вопросами, не пошло на серьезные изменения в этой сфере. Тем временем в конце 1980-х – 1990-х годах произошло огромное кровопускание в советской, а затем и российской науке в виде эмиграции многих лучших ее представителей. Это должно было сделать положение совсем безнадежным.

Для российского руководства в 1990-е годы наука и весь сектор НИОКР были как чемодан без ручки: и нести неудобно, и бросить жалко. Разогнать за ненадобностью было неловко: в ХХ веке мир бы этого не понял. Интеллигенцию просто посадили на голодный паек. Наверное, в душе удивляясь: чего же эти ученые никак не разбегутся?

Положение стало несколько меняться в 2000-е годы, когда после кризиса 1998 г. начали понимать опасности нефтяной иглы. Тогда (о чем многие забыли) появились первые планы модернизации экономики, начался заметный рост ассигнований на научные исследования. Результат был минимальный, о чем очень болезненно напомнил очередной экономический кризис. Оказалось, что большое количество денег – далеко не все, что нужно для научно-технического прогресса.

И тут снова вспомнили об организации науки. В центре дискуссий оказалось положение в Российской академии наук. Но не потому, что положение там хуже, чем в вузовской, отраслевой или заводской науке. Конечно же, оно намного лучше. Но надо ли равняться на худших? Очевидно, что ориентиром должен быть мировой уровень.

Только после кризиса, который Россия переживает достаточно тяжело, российское руководство всерьез, как мне представляется, озаботилось российской наукой. И обнаружило, что «пациент скорее мертв, чем жив». И что простыми финансовыми подачками делу не поможешь. Вот откуда нынешний взлет дискуссий о российской науке. Начала его, как это всегда бывает в минимально демократической стране, научная общественность, но не российская, а из числа бывших наших соотечественников, озабоченных судьбами своей страны.

Речь идет о знаменитом открытом письме 56 крупных российских ученых, проживающих (временно или постоянно) за границей и работающих в крупных западных научных центрах. Они выражали глубокую тревогу за будущее российской науки не только в связи со слабым ее финансированием, но и, прежде всего, с уродливой ее организацией. В сущности, в этом письме повторялась та же критика организации советской науки, которая звучала в печати конца 1980-х годов и была почти забыта не отличающейся долгой памятью российской публикой. Вслед за этим письмом последовал ряд аналогичных критических публикаций в российских СМИ, особенно в журнале «Эксперт», где с развернутыми статьями выступили и участники дискуссии на «Пятом канале»: биолог М. Д. Франк-Каменецкий, экономист С. М. Гуриев и другие.

После этого совершенно необходимого, на мой взгляд, введения перейду к самой передаче. «Пятый канал» начал разрекламированное изменение своих программ в пользу содержательного, а не развлекательного и пустого телевидения, которое преобладало у нас последние 15 лет. Оценка положения в российской науке – вполне подходящая тема для обсуждения в эпоху декларируемой модернизации экономики.

Сама передача, на мой взгляд, оказалась весьма содержательной (даже присутствие одиозной Ксении Собчак этому не помешало).

Закономерно, что зачинщиком дискуссии со стороны критиков состояния науки, прежде всего, академической, выступил М. Д. Франк-Каменецкий: ведь именно он первым сказал о ее плачевном состоянии еще 22 года назад, когда другие наши ученые молчали. Достаточно высоким был, по мнению организаторов дискуссии, и его научный авторитет. На меня, в отличие от Е. Б. Кибалова, его выступление произвело прекрасное впечатление. Оно было хорошо аргументированным, вполне понятным, литературно безупречным. Чтобы проверить свои впечатления, заглянул в Википедию.

Его отец, Давид Альбертович Франк-Каменецкий, с 1935 г. работал в знаменитом Институте химической физики АН СССР, размещавшемся в Ленинграде, где и родился Максим. Д. А. Франк-Каменецкий сыграл важную роль в создании ядерного оружия. За это и другие научные достижения он был удостоен трех Сталинских премий, орденов Ленина и Трудового Красного Знамени, очень почетной Премии имени Д. И. Менделеева, был заведующим кафедрой плазмы Московского физико-технического института.
Максим Давидович является заведующим отделом Института молекулярной генетики РАН, заведующим кафедрой Московского физико-технического института, членом Нью-Йоркской академии наук, членом редколлегии двух ведущих в своей области российских и англоязычных журналов. Им в 1986 г. открыта новая структура ДНК. С 1993 г. преимущественно живет и работает в США.

Приводимые М. Д. Франк-Каменецким доводы не были новыми для научных работников, но наверняка поразили сотни тысяч, если не миллионы телезрителей. Он говорил о позорном отставании российской науки, чудовищном бюрократизме в академических учреждениях, отсутствии в них настоящей конкуренции, непотизме и кумовстве, клановости (в 1988 г. он писал о мафиозности). Вывод его был однозначным: при такой организации научных исследований ни о каком подъеме науки в России не может быть и речи. Напротив, ее ждет окончательная гибель, и никакие дополнительные ассигнования тут не помогут (или не помешают).

Доводы Франк-Каменецкого довольно удачно дополнил ректор Российской экономической школы (РЭШ) С. М. Гуриев. Он сделал упор на необходимость оценивать состояние российской науки по ее способности выдержать конкуренцию с мировой (и очень низко оценил эту способность), необходимость экспертизы деятельности российских научных учреждений и выделение грантов авторитетными иностранными учреждениями. Молодой биолог К. В. Северинов – один из немногих «возвращенцев» из США (он мне известен содержательными статьями в «Российской газете» о муках взаимодействия с аппаратом Российской академии наук) развил эту точку зрения.

Другие высказывания сторонников реорганизации Российской академии наук запомнились меньше. Кроме одного профессора Санкт-Петербургского вуза, который очень точно подметил, в связи с предложением перенести науку из РАН в вузы по западному образцу, что совсем неважно, чья бюрократия будет оценивать работу ученых: академическая или вузовская. Так что судьи были весьма достойными и вели себя на передаче, на мой взгляд, цивилизованно.

Среди защитников позиции Российской академии наук наибольшее впечатление произвели выступления вице-президента РАН Г. А. Месяца и члена-корреспондента РАН Н. И. Ивановой. Судя по той же Википедии, первый защитник – весьма достойный ученый. Основатель (скорее всего, в России) сильноточной электроники и импульсной электрофизики, член Американского физического общества и оптического общества Америки, лауреат Международной премии У. Дайка и Международной премии Э. Маркса, имеет более 40 авторских свидетельств на изобретения, автор 18 монографий. Н. И. Иванова – заместитель директора весьма качественного (в советское время – просто блестящего) экономического Института мировой экономики и международных отношений и автор двух монографий о национальных инновационных системах.

Г. А. Месяц и Н. И. Иванова, как могли, защищали российскую академическую науку, упирая на относительные преимущества по сравнению с другими научными институтами страны, недостатки индексов цитирования как критерия научной деятельности и, больше всего, на слабость финансирования. (По мнению Г. А. Месяца, на 1 доллар расходов эффективность РАН выше многих зарубежных научных центров и стран.) Они соглашались, что РАН нуждается в реформировании, но не раскрывали ни сущность этих реформ, ни причины, по которым они не проводятся.

Во всех этих доводах был известный резон. Наиболее впечатляли ссылки на скудность финансирования. Если бы не память о том, что и при многократно большем объеме финансирования в советское время достижения науки были достаточно скромными, и что его увеличение в несколько раз в последние годы не сказалось на результатах. Закрадывается сомнение – а может быть, «не в коня корм»? Что же касается сопоставительных оценок на 1 доллар затрат, то тот же К. Северинов показал в «Российской газете», что РАН включает в свои результаты деятельность лишь номинально числящихся в ней ученых, фактически работающих в зарубежных научных центрах.

Здесь следует отметить, что критики РАН вовсе не предлагают, как может показаться, повесить большой замок на академических институтах. Речь идет совершенно о другом: нужна ли для научной деятельности в этих институтах огромная бюрократическая надстройка в Президиумах РАН, его отделениях и в самих институтах, или можно (и нужно) обойтись без нее? Нужно ли держать в науке паразитов и платить им?

В целом, на мой (не совсем беспристрастный) взгляд, позиция критиков РАН выглядела намного убедительнее. Защитники находились в состоянии глухой обороны, которая редко приводит к победе. Это не значит, что у их оппонентов не было слабых мест. Так, попытка показать преимущества вузовской науки (в статье, например, С. М. Гуриева и его соавторов в «Эксперте») выглядела совершенно смешной для знакомых с ее реальным состоянием. Призыв оценивать науку по числу публикаций вне анализа их значимости ничего, кроме удивления, вызвать не может. Вспоминаю, как я был поражен, увидев в авторефератах кандидатских диссертаций в одном из новосибирских вузов ссылки на статьи объемом в 0,1–0,2 печатных листа в никем не читаемых институтских сборниках.

Довольно важное место в аргументации Е. Б. Кибалова занимает вопрос о том, могут ли судить о положении в науке и возможной ее реорганизации непрофессионалы в организации науки. Я же, в отличие от него, не очень высокого мнения о ценности профессионалов менеджмента. Организационная деятельность – гораздо более искусство, нежели наука. Выдающиеся руководители науки, как и государств, не писали об этом диссертаций. Если бы я не был атеистом, то сказал бы, что удачно руководить большим количеством людей – это дар Божий. Ну а те, кто много сделал для науки и имеет возможность сравнить ее организацию в разных институциональных системах на собственном опыте, имеют полное право сказать об этом, и к ним нужно очень внимательно прислушиваться.

Мне представляется, что мы должны быть благодарны иностранным ученым российского происхождения, которые выступили в дискуссии. Значит, им дорого отечество, из которого их вытолкали унизительной оценкой труда и отсутствием условий для работы. Заслуживают всяческой похвалы усилия (совершенно недостаточные, на мой взгляд) российского руководства по их возвращению на Родину.

В то же время я разделяю озабоченность Е. Б. Кибалова в отношении чрезмерной поспешности в реорганизации российской науки, в том числе и РАН. Его напоминание о неудачном российском опыте поспешных экономических реформ в начале 1990-х годов вполне уместно. Как говорил классик С. П. Королев: «Если вы делаете быстро, но плохо, скоро забудут, что вы делали быстро, но долго будут помнить, что вы сделали плохо». В то же время другой классик – В. И. Ленин – не менее справедливо говорил: «Промедление смерти подобно» и «Вчера было рано, завтра будет поздно». О неурядицах в отечественной науке говорят уже 50 лет, поэтому пора хорошенько осмыслить и взвесить ситуацию (а здесь могут возникнуть самые неожиданные умные идеи) и перейти от слов к делу. Иначе действительно будет поздно.

Разделяю я также страстную критику Е. Б. Кибаловым состояния нашего высшего образования и деятельности российских научных фондов. Значит ли это, что так будет всегда? Согласиться с этим – значит, признать Россию безнадежной страной.

У проницательного читателя может возникнуть законный вопрос: а стоит ли прилагать и тратить столько усилий и средств ради, возможно, безнадежного дела – возрождения российской науки? Живут же десятилетия совсем не бедствующие и не маленькие страны без (ну или почти без) своей большой науки? Какая наука была многие годы и десятилетия, скажем, у Японии, удивившей мир своими экономическими успехами в 1950–1980-е годы? Или у КНР?

Выскажу свое мнение по этому вопросу. Во-первых, наука имеет в немалой степени общекультурное значение, хотя бы для общего и особенно высшего образования. Во-вторых, великой хотя бы в силу своей огромной территории и столь же значительных природных богатств стране жить без своей науки очень опасно. У Японии был и есть американский защитный комплекс, у России такого комплекса нет и пока не предвидится. В-третьих, советское научное наследие во многом проедено уже не только в области физического капитала, но и интеллектуального.

Правильно поступает российское руководство, пытаясь возродить российскую науку и найти лучшие пути для этого. Впрочем, пока получается плохо, даже хуже, чем в экономике. Так ведь и объект очень сложный. И кадры плоховаты, особенно руководящие – орлов среди них не видно. Может, и здесь поискать своего Хиддинга? Может быть, им станет Максим Франк-Каменецкий, благо, свой?

[1] Перестройка: гласность, демократизация, социализм. Иного не дано. – М., 1988. – С. 634.

[2] Перестройка: гласность, демократизация, социализм. Постижение. – М., 1989. – С. 140–168.

[3] ЭКО. – 1991. – №9, 10.

[4] Ханин Г. И. Экономическая история СССР в новейшее время. Т. 2. Экономика СССР и РСФСР в 1988–1991 гг. – Новосибирск, 2010. С. 225–234.