За «круглым столом» – участники регионального семинара
«Актуальные проблемы политической науки»*

НАУЧНА ЛИ ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА?

Или о том, ЧТО ДУМАЮТ, О ЧЕМ ГОВОРЯТ
АНАЛИТИКИ, И КАК ЖИВУТ ЛЮДИ,
ДАЛЕКИЕ ОТ ПОЛИТИКИ

НУЖНА ЛИ В РОССИИ ПОЛИТОЛОГИЯ?

В. И. СУПРУН, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Института философии и права СО РАН: – Тема дискуссии – актуальные проблемы политической науки в России. В каком состоянии находится сегодня отечественная политология? Какой базой, каким потенциалом – интеллектуальным, исследовательским – она обладает? И нужна ли вообще политическая наука в России?

Похоже, что востребованы сегодня у нас лишь так называемые политические технологии, которые, согласно декларациям самих же пиарщиков и имиджмейкеров, призваны давать, прежде всего, практические результаты. В качестве таких результатов, с одной стороны, рассматриваются места в органах законодательной и исполнительной власти разных уровней, на которые претендуют «заказчики», а с другой – дивиденды для разработчиков политических технологий. В принципе политическая технология – это не что иное, как высокооплачиваемый маркетинг весьма специфического товара – «выразителя интересов народа» во власти, а повседневная политология сегодня – это рыночный феномен, но не фактор подлинной культуры. Тем более такой самобытной культуры, как культура российская.

Естественно, что такие технологии не могут заменить социально значимую, долговременную и научно обоснованную модель развития политического процесса. В то же время российская политическая наука находится сегодня в зачаточном состоянии. Происходит это в силу целого ряда причин. Одна из наиболее значимых – недостаток квалифицированных кадров. Большинство нынешних политологов вышли из системы научного коммунизма или истории КПСС, что в значительной степени порождает эпигонский, вторичный характер российской политологии. Далее, отечественная политическая наука, как и любая другая наука в стране, испытывает финансовый голод. Однако именно политические исследования, а не технологии, не только актуальны, но и «выгодны» сегодня с позиций определения путей выхода страны из кризиса и формирования современной политической культуры.

Взять, к примеру, региональную проблематику. Проблемы взаимодействия центра и периферии – самые популярные в мировых политологических исследованиях. Если сегодня эта проблематика не будет развиваться в таких крупных городах, как, например, Екатеринбург, Иркутск, Новосибирск, Омск, Томск, то взаимоотношения центра и провинций будут складываться таким же образом, как это происходит сейчас. Доминирующий центр так и будет тотально определять ритм страны.

Взаимодействие центра и регионов оказывает влияние на динамику всего политического процесса, особенно на деятельность политических партий и общественных движений, где в наиболее концентрированном виде проявляется столкновение элит разного уровня и разного типа, их ценностей, интересов и устремлений. Интересы же народа, российского общества часто декларируются с целью оправдать устремления элит, придать им некую форму «всенародного» одобрения.

Предсказуемость политики зависит от многих факторов – от наличия стратегических программ, понятности целей и деятельности самих лидеров, а в конечном итоге – от наличия определенной парадигмы, в пределах которой и возможны политические изменения.

СМЕНА ПАРАДИГМ ИЛИ НОВОЕ МЫШЛЕНИЕ?

В. В. ЦЕЛИЩЕВ, доктор философских наук, профессор, директор Института философии и права СО РАН: – Хочу продолжить дискуссию в плане рассуждения о том, как смена парадигм в науке востребуется политикой. Понятие парадигмы стало ключевым в философии, а затем и в политологии при осмыслении проблем научной революции в начале 60-х годов ХХ века. В активный терминологический оборот ввел его автор известной книги «Структура научных революций», американский историк и теоретик науки, профессор Гарвардского университета Томас Кун.

Что же такое парадигма? Это некоторого рода научное достижение, которое в течение определенного времени дает научному сообществу новую модель постановки проблем и их решений. Главной особенностью современной концепции развития науки стала внезапная смена парадигм, или переворот, некоторого рода революция в науке через накопление «аномалий» внутри существующей парадигмы, которые подрывают ее авторитет, стимулируют выдвижение новых перспективных теорий.

В политической науке смена парадигм очень важна, потому что она позволяет отбрасывать старое, дает методологическую основу для отказа от устаревших воззрений.

Вместе с тем, парадигма – это концептуальная позиция, принципы определенной группы людей, которые в интеллектуальной или политической борьбе делают свою концепцию доминирующей над остальными. Вполне очевидно, что это некоторого рода волюнтаризм и в науке, и в политике. Но для управления современным миром, существующим в условиях иррациональных движений больших, средних и малых социальных групп, для осмысления факторов эффективного управления, его форм и методов разумная доля волюнтаризма просто необходима.

РОССИЙСКИЙ ПОЛИТОЛОГ:
ШАМАН, КУДЕСНИК И КУМ КОРОЛЮ

В. Н. КАРПОВИЧ, профессор, доктор философских наук, заведующий кафедрой логики и методологии науки философского факультета НГУ: – В академических кругах давно известно, что есть некоторые проблемы с научным статусом политологии. Недаром ведь ее и числят по разным ведомствам – иногда относят к точным наукам, иногда к гуманитарным...

«Практикующие» сегодня политологи везде, не только в России, мне больше напоминают предсказателей, шаманов, чем ученых. Действа, которые они являют нам через средства массовой коммуникации, сродни гаданиям на кофейной гуще, но никак не могут быть соотнесены с научными методами познания политической реальности. Речь в данном случае идет о попытках осмысления политических процессов на достаточно высоком, если позволите так сказать, профессиональном уровне. Не говорю уже о том, как в разработанном курсе политологии одного из провинциальных вузов собственными глазами видел раздел: «Политическая астрология как один из методов политологии». Правда, случилось это за пять тысяч километров от Москвы, но пример тем не менее характерный, ибо чем занимается политология, какова там структура рассуждения, какие методы там используются, – становится чем дальше, тем все более и более запутанным и неясным.

Вообще говоря, есть два основных способа построения теории: интерпретация математической структуры или интерпретация фактов. В первом случае зафиксирована модель, во втором – факты. Второй метод удобно назвать словом «казуистика»; если исключить негативный оттенок, появившийся у этого термина в русском языке, он представляет собой точный перевод английского термина «case study» – «изучение случаев». Для казусного, фактического исследования привлекают законы, но чужие; для теоретических моделей используют факты, но не математические; и то и другое напоминает искусство. В сомнительных случаях используют комбинацию зафиксированной математики и зафиксированных фактов.

В нашей стране, очевидно, преобладает казуистика. Кто из политологов все время мелькает перед нами на телеэкранах? Как правило, интеллектуалы, приближенные к политическим кругам, и уже в силу этого вполне информированные люди. Политологический анализ делается так: берется некий «случай», или «казус» политической реальности, который разворачивается перед глазами приближенных к власти политологов, и толкуется, исходя из имеющихся возможностей, и по интересам.

При этом средства и для анализа, и для прогнозов используются любые. Обратите внимание – любые! У политологов нет собственных средств для анализа. Поэтому здесь мы находим аналогии и с медицинскими, и с физическими явлениями, с помощью которых создается некое впечатление стройной системы доказательств... То есть, выстраивая как бы индуктивный анализ, используя методы восхождения от отдельного к общему, политологи реальные случаи общественной жизни включают в некую искусственно ими же создаваемую или задаваемую структуру.

Зачастую при этом манипулируют и фактическим материалом. Данные создаются на наших глазах. Они конструируются. Социологические опросы, в сущности, заряжены «произволом» исследователя. За счет целенаправленного выбора вопросов, способов обработки и прочих осознанных либо неосознанных приемов конструируется определенная реальность, которая преподносится как объективная социальная или политическая действительность. Получается, что каждый политолог эту «объективную реальность» видит своими глазами и толкует по-своему, или, по известной пословице, «врет, как очевидец». Потому что видел он это так, как он это видел. И факты он нам привел, уже им же самим осмысленные. А потом начинает их как бы интерпретировать, усугубляя произвольность построения.

Что касается теоретических моделей, то и с этим дело обстоит плохо. Традиционная марксистская схема анализа ушла в прошлое, и порой от нее отказываются даже там, где ее надо применять. Попытки использовать теоретико-игровые модели в анализе политических явлений натыкаются на проблемы интерпретации, поскольку не очень ясно, каким образом сопоставить с матричными представлениями конкурентных и неконкурентных игр реальные политические события. В американской политологии, как известно, такие попытки предпринимаются, однако нельзя сказать, что такая политология выходит далеко за рамки чисто академического интереса.

Таким образом, и с фактами, и с методами пока слабовато, а поэтому развитие политологии как науки предполагает и уточнение эмпирического базиса, и выработку соответствующих моделей. Тогда политическая наука была бы похожа на все другие науки, где за счет смычки двух исследовательских подходов – казуистического и нормативного, представляющих собой взаимодействие отдельного и общего, и происходит внезапная смена парадигм. Об этом только что говорили В. И. Супрун и В. В. Целищев. В политологии «сырых фактов» и собственных методов пока нет, поэтому и возникает вопрос: а наука ли она вообще?

Взять, к примеру, широко дискутируемую сегодня позицию французского исследователя-социолога Пьера Бурдье, который утверждает, что категория «общественное мнение» в принципе есть некоторая конструкция, создаваемая и задаваемая исследователем. И так конструируется вся фактическая база рассуждений в политологии. Что же касается нормативной, теоретической части политологии, то здесь даже понятие причины приобретает оценочный характер. Возьмите любой социальный или политический конфликт. Там нет безоценочного понятия причины. Каждый из социальных оппонентов в конфликте оценивает свое поведение как нормальное, а поведение противоположной стороны считает причиной конфликта.

Возникает вопрос: возможна ли политология как наука, возможна ли теоретическая политология, опирающаяся на факты?

На мой взгляд, ответ содержится в известной книге Джона Ролза «Теория справедливости». Комбинацию фактов, теорий и конструкций в принципиально оценочных системах Д. Ролз предлагает рассматривать не как соотношение гипотез и фактов, а как некоторое взвешенное соответствие между базисными интуициями и общими нормативными предписаниями. Такое соответствие он называет «рефлексивным равновесием», в котором учитывается как раз особенность ценностных установок, существенным образом сказывающихся как на фактическом, так и на концептуальном восприятии изучаемой действительности. Такое рефлексивное равновесие как раз и может быть аналогом комбинации нормативизма и казуистики в политологии,сочетанием, которое обеспечивает ей гуманитарную научность.

Вопрос: – Интересно, как только что вами сказанное можно увязать с процессом смены парадигм в политических науках? Допустим, когда выступает известный политолог, как определить, говорит ли он с позиций идеологических, или он говорит с позиций парадигмальных, или он говорит с позиций неких фактов, или он говорит с позиций каких-либо интересов? То есть, как определить – пристрастен он или беспристрастен?

В. Н. КАРПОВИЧ: – В принципе ответ на этот вопрос дает английский философ Бертран Рассел. Он показывает, что может получиться из утверждения нейтрального, казалось бы, факта, состоящего в том, что некий человек не изменил своего мнения, когда в нем появляются оценочные компоненты, и приводит пример шутливого «спряжения» приводимого утверждения.

1. Я верен своим принципам.
2. Ты остался при своем мнении.
3. Он – упрямый осел.

Сообщили одно и то же. Но оценка меняется в зависимости от того, о ком говорится, и сразу видно, что о себе – хорошо, о собеседнике – нейтрально, а о третьем лице – негативно. Именно потому, что оценка, мнение и факт в политологии очень тесно переплетены, наиболее адекватным для анализа общественных явлений в политологии я считаю рефлексивное равновесие, когда наша теория зависит от нашего окружения. А то, насколько она позволяет этому окружению отказаться от старых взглядов, и показывает, насколько она может стать новой парадигмой.

В. И. СУПРУН: – В гуманистической политологии с ее направленностью в будущее, на социальный прогресс, в отличие от политологии прагматической и ее современного порождения – политических технологий, человек не представляется как существо, опутанное организационными связями. Он – главное действующее лицо, движимое ценностями и идеалами, которые позволяют ему реализоваться как личности. Ценностные представления о свободе и справедливости, о правах и достоинстве человека наряду с проблемами лидерства, авторитета, отчуждения, социальной стратификации, элиты и т. д., должны стать не только объектами политического анализа, но и идеалами воспитания гражданского сознания.

ЕСТЬ ЛИ СПРОС НА ПОЛИТПРОС?

К. С. СМИРНОВА, аспирантка кафедры политологии Томского государственного университета: – Исследователи выделяют три уровня политического сознания людей – это обыденное, переходное и собственно научное сознание. На первом уровне люди эмоционально воспринимают явления политического мира. Они очень восприимчивы к политическим мифам и слухам, к воздействию массовой информации. Человек, находящийся на втором уровне, уже начинает критически оценивать поступающую информацию и самостоятельно осмысливать факты и явления политического мира, исходя из своего индивидуального опыта. Люди, достигшие третьего уровня политического сознания, способны создавать более или менее целостную картину политического мира. Представители этой интеллектуальной группы могут даже подняться до создания политических теорий. Понятно, что и система политического образования должна выстраиваться дифференцированно, с учетом структуры уровней сознания населения страны.

Но сегодня отечественная система политического образования делает невообразимую попытку переключить всех граждан – и тех, кто обладает обыденным сознанием (а это большая часть населения), и тех, кто находится на переходном уровне, – на научное сознание. Однако представители научного сознания в отличие от других обладают совершенно другим типом мышления. Человек науки, исследующий мир политики, должен уметь абстрагироваться от этого мира, от политики и политических отношений. Но именно это абстрагирование и противоречит основной цели политического образования, направленного на людей, находящихся на обыденном и переходном уровнях политического сознания. А цель эта заключается в том, чтобы сделать большинство граждан активными или хотя бы более или менее адекватными участниками политического процесса.

Существующая система политического образования в стране агрессивно и бескомпромиссно навязывает своей аудитории, в том числе старшеклассникам и студентам, роль политолога или политического философа и достаточно сложный теоретический стандарт, включающий основные политологические понятия и сравнительный анализ различных теоретических моделей и их элементов. Этот стандарт не имеет ничего общего с индивидуальной практикой политической деятельности людей и приводит к потере интереса аудитории к политическому образованию, в частности, и к политологии в целом.

На мой взгляд, массовое политическое образование, особенно ориентированное на старшеклассников и студентов, для которых политология не является основной дисциплиной,
должно быть нацелено на социализацию личности и воспитание гражданина. Я считаю, что прежде всего политическое образование должно ориентироваться на индивидуальную практику гражданина, его индивидуальные интересы и возможность воздействовать на политический процесс, чтобы гражданин видел свое место в политической системе и знал, как через эту систему реализовать свои интересы.

ВЛАСТЬ РОССИЙСКАЯ ГЛАЗАМИ
ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ

Ю. М. ПЛЮСНИН, доктор философских наук, профессор НГУ: – Свое выступление я хочу акцентировать на трех аспектах отношений тех людей, которые живут в малых поселениях страны, к современной власти и управлению. Во-первых, как видят власть и управление эти простые люди. Во-вторых, как население малых городов, поселков городского типа, сел и деревень выживает без власти и управления последние 8–10 лет. И, в-третьих, остановиться на формах организации этой жизни...

В самом начале должен сделать некоторое предуведомление: власть как социальный институт, как система правил и нормативов, и аппарат власти, который олицетворяют чиновники, в сознании простых людей никак не разделены. Поэтому я буду говорить о том, как видит власть и управление простой человек. А видит он эту структуру как бы в трех ипостасях.

Первая ипостась власти – власть московская. К ней причисляют и губернаторов. Это та власть, которая ответственна за все беды, безответственна в решении конкретных проблем людей, далекая, недоступная и соответственно недостижимая. Отношение к этой власти стало радикально и быстро меняться после 1996 г. Если до выборов президента в народе, еще с советских времен, сохранялся страх перед центральной властью, то к 1998 г. осталось только презрительное отношение к ней.

«Оседлым бандитом», собирающим дань с подданных и живущим за счет ресурсов, называет нынешнее государство профессор Никифоров из МГУ. В этом моя и его позиции совпадают. Только я называю это реанимацией политики Аскольда и Дира, которые в IX в. обложили данью Киевскую Русь. В истории России это – уже шестой виток политики Аскольда.

Вторая ипостась власти. Власть местная – городская, районная, поселковая. В сознании людей вертикаль законной власти состоит как бы из двух частей, из двух полюсов. На самом верху – власть московская. На самом низу – начальники, районные руководители... А сама по себе вертикаль представляет то, что мы и называем сегодня вакуумом власти.

Начальники на уровне районных руководителей, по мнению людей, во-первых, отделены от центральной власти.
Во-вторых, эти начальники просто корыстны. Даже по результатам опросов общественного мнения, которые проводит ВЦИОМ, больше половины населения считают, что чиновники на местах как представители власти преследуют прежде всего свои корыстные цели. В-третьих, эти начальники слабы, они не способны осуществлять власть на местах и не способны проводить решения центральной власти. Это тоже явная демонстрация вакуума власти.

Оценка властных возможностей начальников в массовом сознании простых людей зависит от того, какими ресурсами располагают начальники. В меньшей степени имеет значение, сколько человек может контролировать денег или сколько он наворовал. Гораздо большее значение имеет «причисленный капитал», – т. е. предприятия, учреждения, фирмы, которые находятся в собственности этого начальника или в собственности его родственников, членов семьи или тех теневых криминальных структур, которые он контролирует. На районном уровне разделение сфер криминальной и административной, экономической власти, как правило, тесно взаимосвязано: один брат – главный бандит в районе, а другой – глава администрации.

Но наибольший вес в глазах людей имеет начальник, контролирующий природные ресурсы. Если он контролирует лес, золото, нефть, газ и т. д. – то он уже относится к третьей ипостаси власти, которая сформировалась в сознании людей где-то к 1996 г.

Третья ипостась власти. Это – хозяин. В каждой деревне, в каждом райцентре, в каждом поселке или городке слышу одно и то же: «Вот нам бы хозяина, мы бы и слушались его».

С таким настроением люди ищут хозяев и находят их. Эти не вполне легитимные руководители воспринимаются людьми как представители власти, поскольку сумели обеспечить им спасение в самом прямом смысле слова от холода и от голода – газ, электричество, дрова, землю для выращивания кормов для скота, семена для выращивания пшеницы и т. д. Собственно говоря, благодаря этой не вполне легитимной власти народ и выживает все эти годы. И как следствие взаимодействия и влияния таких форм власти формируется и развивается соответствующая система жизнеобеспечения. Здесь я выделяю три типа форм жизнеобеспечения.

Один из этих типов – реанимационные формы жизнеобеспечения населения. Это, попросту говоря, экономика выживания, а вернее, просто материальная жизнь в форме экономического существования. Сюда же я отношу и рентные отношения, которые развились по всей России. Состоят они в следующем: колхозники сдают кому-нибудь свою землю и средства производства в пользование, а сами идут в наем. Получают за это и ренту, и заработную плату продуктами, как на юге – в Краснодарском и Ставропольском краях, или деньгами, как на Севере. Практически это простое, натуральное воспроизводство, самообеспечение самой примитивной формы.

Ко второму типу моделей жизнеобеспечения отношу названные мною агонистическими, или онтопарадоксальными, модели жизнеобеспечения. Эти модели формируются как вынужденная парадоксальная реакция людей на угрозы голода и гибели.

Характерный пример. В 1993–1994 гг. многие женщины в российской глубинке рожали детей, чтобы жить на детские пособия. Так же, как сегодня, многие живут на пенсии своих родителей. Происходит это в разных регионах. Сначала я зафиксировал это на Горном Алтае, а потом и в Мурманской области, и в Карелии, и даже в Тверской области.

Формы выживания агонистического типа сами по себе не жизнеспособны, постепенно отмирают. А формы реанимационного типа трансформируются и за последние 1,5–2 года зафиксированы исследователями уже в новом, преображенном виде. Сам я зафиксировал очень перспективные, с моей точки зрения, формы жизнеобеспечения, которые называю экологически ориентированным предпринимательством, или хозяйствованием. Экологически ориентированное предпринимательство – это социальный гибрид реанимационной формы жизнеобеспечения и чисто криминальных форм предпринимательства. Хозяева, награбившие достаточное количество средств, имеющие в распоряжении достаточное количество ресурсов, вдруг обнаружили, что эти ресурсы нужно сохранять. Создаются частные музеи, заповедники, охраняемые территории.

Эта криминальная экологически ориентированная деятельность базируется на двух принципах. С одной стороны, есть хозяева ресурсов, имеющие средства и влияние. С другой стороны, есть люди, которые эти ресурсы для хозяина утилизируют, а тот, в свою очередь, должен заботиться об этих людях... В первую очередь – как о ресурсе.

Это третий тип форм жизнеобеспечения. Экологически ориентированное предпринимательство – лишь один из видов его проявления. Но он очень быстро развивается. Сейчас самые «крутые» предприниматели, получившие статус хозяев и контролирующие территории, реализуют свой потенциал в такой форме жизнеобеспечения. Все это, конечно, пока имеет теневой, криминальный характер, но уже само по себе приводит к необходимости осуществлять местное самоуправление собственными силами.

«ОБЩАК» КАК СПОСОБ МЕСТНОГО
САМОУПРАВЛЕНИЯ

Вопрос: – Что вы подразумеваете под словом «хозяева»? Это что, новые баре?
Ю. М. ПЛЮСНИН: – Это люди, которые, будучи либо председателями колхозов или даже бригадирами каких-то артелей или просто предпринимателями, вынуждены были в силу каких-то предпринимательских интересов, а может, и потому, что просто живут в этом поселке, взять на себя некоторые функции жизнеобеспечения этого населенного пункта. Это не выбранные представители власти, но они, как правило, реально осуществляют власть на местах. И люди не идут с вопросами к главе районной администрации или к сельскому старосте – это подчас совершенно ничего не значащие люди. А значащий человек для них – тот, кто распределяет ресурсы. Есть предприниматели, которые контролируют район, есть и область контролирующие – «губернаторы» своего рода. В беседах с предпринимателями, контролирующими районы, в последнее время звучит мысль, что из всех рэкетиров сегодня остался один-единственный – государство. Все остальные давно цивилизовались, занялись не насильственными формами предпринимательства. Они и помогут, поддержат деньгами...

В. И. СУПРУН: – Это что, «общак» называется?

Ю. М. ПЛЮСНИН: – Грубо говоря, может быть, и так. Кто-то из политологов именно так это и называет. Но, на мой взгляд, здесь несколько иной образ напрашивается. Они стали садовниками, которые оформляют крону и поливают корни. А государство приходит с пилой и пытается спилить все, что нарастает... А по поводу бандитов я что могу сказать? Самые отпетые из них уже давно «откинуты». Остались цивилизованные... И эти цивилизованные бандиты разделили сегодня сферы влияния, начинают играть позитивную роль.

В. И. СУПРУН: – Но тогда, естественно, возникают
серьезные вопросы. Какова степень политической культуры в этом обществе? Какова моральность этой культуры? Если бывший бандит... Ну, в хорошем смысле бандит – это, наверное, «бугор» называется – может сегодня беспрепятственно осуществлять криминальную власть, быть хозяином... А хорошо ли это?

Ю. М. ПЛЮСНИН: – Здесь уже говорили, что на обыденном уровне сознания люди восприимчивы к мифам, легендам, слухам. Так вот, по поводу новых хозяев создано много мифов. В народе этих людей почитают. Я еще раз повторю, они позволили многим людям выжить в экстремальных условиях, когда для государства эти простые люди оказались обузой. Вот характерный пример. В Краснодарском крае я знаю бывшего председателя колхоза, который сегодня арендует землю у своих же бывших колхозников. Он платит им ренту – маслом, сахаром, зерном, кукурузой. Нельзя сказать, что это новый барин. Это, действительно, предприниматель. Но он контролирует территорию и людей. И, по сути, он управляет там.
Вопрос: – Местных криминальных авторитетов, я бы так их назвал, вы относите к типу предпринимателей. А по каким критериям?

Ю. М. ПЛЮСНИН: – Местный авторитет, пусть даже и криминальный, не может не быть предпринимателем. Он, по крайней мере, должен уметь обеспечить то, что профессор В. И. Супрун назвал «общаком». А в селе или в поселке он, так или иначе, вынужден был заняться предпринимательством, чтобы обеспечить людей топливом, например. Да, он перенимает у местной власти некоторые права, потому что власть не может эти свои права реализовать. Поэтому говорить о том, что местные авторитеты – это криминал... Да нет, скорее всего, они уже давно не криминал. Они реальные хозяева. Причем работающие хозяева.

Реплика: – Хорошо, что у вас такие примеры. Я сталкивался с фактами совершенно иного характера, когда криминальные авторитеты захватывают в сферу своего влияния огромные государственные предприятия и занимаются там не жизнеобеспечением, а разработкой теневых каналов сбыта продукции, управлением и распределением столь же теневых финансовых потоков.

Ю. М. ПЛЮСНИН: – Да, есть и такие факты. Приведу в качестве примера золотодобывающее предприятие. Очень богатое месторождение. А люди работают на кабальных условиях, фактически как крепостные. У них по 100–200 тыс. руб. на книжках. А получают – 2 буханки хлеба и чай. Или другой пример. Я знаю два достаточно крупных города с развалившимися градообразующими предприятиями. Это два основных центра, через которые проходят транзитные потоки наркотиков из Средней Азии и Китая. Практически все население этих городов промышляет торговлей наркотиками – от бабушек до школьников. Это тоже форма выживания. Агонистическая? Конечно, агонистическая. Я считаю, что ничего уникального или нового в социальных системах нет. В них все обусловлено. И в этом я не оригинален. Об этом еще отец американской научной философии Чарлз Пирс написал.

В. И. СУПРУН: – Степень масштабности уникальна... Ведь Россия, Советский Союз – это было не просто индустриальное общество, а супериндустриальное общество. И эта степень распада до уровня агонизирующего жизнеобеспечения... Исследовать происходящее сегодня в России, применяя принципы аналогий, – ни с Китаем, ни с какой другой страной, – нельзя. Нет здесь аналогий. Это уникальная ситуация. Конечно, кое-что формально похожее есть. В
Соединенных Штатах Америки представители некоторых национальных меньшинств, например, негры и пуэрториканцы, тоже рожают детей и живут на детские пособия. В США хорошие детские пособия. Вроде бы похоже на наши агонизирующие формы выживания. Но ситуация-то совершенно другая. В Америке так поступают для того, чтобы жить, не работая, и, в общем-то, неплохо жить, а не выживать физически...

А ростки восстановления нормальной жизнедеятельности... Тут, конечно, профессор Ю. М. Плюснин высказал очень интересную мысль. Но я не вижу ее перспективы. На криминальных отношениях, на распаде моральных основ здоровое общество не вырастет. Тем более, что в России всегда были сильны именно моральные основания и культурный императив. В этом я и вижу на самом деле перспективу. Даже псевдоэкономические формы выживания не позволят России выродиться как культурному и цельному сообществу.

Подготовил А. М. ПАЗОВСКИЙ

* Проект поддержан грантом Института «Открытое общество»
(№ JAC015).