Накануне возможной новой «перестройки» полезно обратиться к дискуссиям предыдущей. Они до сих пор почти не изучены и тем более не поняты. Хочется верить, что их осмысление позволит избежать ошибок и провала предыдущей «перестройки».

Экономические дискуссии конца перестройки

Г. И. Ханин,
доктор экономических наук,
Сибирская академия государственной службы,
E-mail: galinasu@rol.ru

Очевидное ухудшение экономического положения СССР в конце 1980-х годов обострили экономическую дискуссию о путях реформирования советской экономики. Она стала и намного более откровенной и открытой в связи с расширением и углублением гласности. Теперь уже ни одна точка зрения, даже самая антисоциалистическая, не являлась запретной. В то же время выявилось, что идущий с 1987 г. непрерывный процесс децентрализации экономики, в еще большей степени, чем в предыдущие периоды послевоенной советской экономической истории сопровождался ухудшением экономического положения. Из этого факта можно было делать два вывода: несовместимость децентрализации с характером социалистической экономики и необходимостью (как и в предыдущие периоды) ее рецентрализации, или отказ от социалистической экономики в пользу капиталистической.

Поскольку термин «капиталистическая» в сознании большинства советских людей имел неприятный оттенок, его предпочитали заменять и в публицистике, и даже в экономической литературе терминами «рыночная экономика», «допущение частной собственности», «цивилизованное общество», «смешанная экономика». Поток разоблачений преступлений сталинского и ленинского периода, ошибок брежневского периода и неудач перестройки вместе с демонстрацией благополучия западных обществ благодаря средствам массовой информации и участившимся поездкам граждан за рубеж порождал среди рядовых граждан (и особенно среди части интеллигенции) растущее убеждение в пользе отказа от социализма и перехода если не к капитализму, то к смешанному обществу со значительными капиталистическими элементами. Фундаментальный вопрос возможности (а не желательности) такого перехода, который широко обсуждался в эмигрантской печати 1930-х годов, подымался изредка лишь в немногочисленной фундаменталистской коммунистической прессе (большинство горячих сторонников социализма либо замолкли, либо экстренно перекрасились) и попросту игнорировался основной частью экономической литературы и публицистикой по принципу: если нельзя, но очень хочется – то можно.

В конце перестройки обществу предлагалось множество моделей экономического развития: от возврата к классической модели командной экономики до анархосиндикализма. Проанализировать все эти модели не представляется возможным, да в этом и нет особой необходимости: многие из них были маловлиятельны и (или) явно нереалистичны. К числу самых популярных и влиятельных концепций можно отнести (по степени отхода от сложившейся экономической системы и реалистичности) следующие: 1) модифицированная командная экономика; 2) рыночный социализм; 3) теория постепенного перехода к рыночной экономике; 4) радикальная рыночная экономика.

Эти теории во всевозможных разновидностях рождались в величайшей поспешности, и одни и те же авторы за кратчайший срок нередко проделывали стремительную эволюцию от сторонников умеренного реформирования социализма до проведения радикальной рыночной реформы капиталистического образца. Не стану называть конкретные фамилии, чтобы это не выглядело как обличение конъюнктурщиков. Конечно, конъюнктурные соображения у отдельных авторов играли немалую роль, но в быстро меняющейся экономической обстановке и идеологической сумятице после длительного периода идеологического застоя и многочисленных табу, малой экономической и гуманитарной грамотности большинства ученых-экономистов, эти колебания означали также незрелую и поспешную искреннюю эволюцию их экономических воззрений.

1. Позиция экономистов коммунистической направленности

Наиболее серьезным и глубоким изложением позиций сторонников модификации командной экономики и социализма явился вышедший в середине 1990 г. 100-тысячным тиражом сборник «Альтернатива: выбор пути». Несмотря на колоссальный тираж, эта исключительно содержательная и квалифицированная книга до сих пор не нашла отражения в экономической литературе, ее просто замолчали. Уже тогда оказалось, что помимо политической цензуры может быть и идеологическая, и денежная – менее болезненная (гонорары выплачивались), но с общественной точки зрения – не менее эффективная.

Следует отдать должное авторами сборника, что они пошли против основного течения даже в своей собственной партии, решительно отвергая рыночный путь развития советской экономики как реакционный и контрпродуктивный. Но они предложили и своей вариант модификации командной экономики (хотя в деталях мнения отдельных авторов не совпадали).

Авторы сборника исходили из того, что командная экономика является результатом происходившего в мире по мере изменения производительных сил процесса обобществления производства, и поэтому попытка возрождения частной собственности и рыночных отношений является реакционным явлением, шагом назад в развитии советской экономики [1]. Неудачи в ее развитии с 1958 г. они рассматривали как следствие попыток движения в этом ложном направлении (и здесь мой анализ совпадает с их выводами). «Кризисные явления в советской экономике свидетельствуют не о крахе централизованного планирования…, а о банкротстве идеи сочетания плана и рынка, которую мы безуспешно пытаемся осуществить начиная с 1965 г. Эта идея неосуществима. Недаром Ленин квалифицировал ее буржуазной утопией. Социалистической экономике, начиная с 1965 г., стали насильственно навязываться элементы производственных отношений прошлой формации» [2]. Из этого делался естественный вывод, что предпочтительнее не восстанавливать старый распределительный механизм, тормозящий развитие производительных сил, а создать новый, отвечающий современному уровню развития их и общественной собственности на средства производства [3].

Из указанного общего отношения к расширению товарно-денежных отношений следовало отрицательное отношение авторов сборника к проводившейся в СССР с 1988 г. радикальной экономической реформе и ее влиянию на экономическое развитие. «Она опять направлена против исторически обусловленного хода общественного прогресса. Именно это обстоятельство, а не какие-то мнимые “враги перестройки" является причиной углубления кризисных явлений в советской экономике и общественной жизни» [4]. Авторы, исходя из рассмотрения экономики как живого и взаимосвязанного организма, предсказывали, что став на путь рыночной экономики придется восстановить все элементы капиталистических производственных отношений.

В этом они, хотя и в негативном плане, смыкались с крайними либералами, которых тогда в СССР среди ученых-экономистов было ничтожное количество. Но они решительно (и провидчески) отвергали возможность достижения экономических успехов на этом пути, что следовало и из подхода к этой эволюции как к общественному регрессу. «Надежды, что на этом пути мы получим экономическую эффективность, что у нас будет как в Швеции или, в лучшем случае, как в США, на что усиленно намекают уставшему от неурядиц обывателю экономисты рыночной ориентации, совершенно беспочвенны» [5]. Они утверждали, что рыночный механизм характерен для слаборазвитых стран, а в развитых «повсеместно идет замена рыночной координации административной и она, по оценкам западных экономистов, является многократно более эффективной, чем рыночная» [6], имея в виду господство монополий и государственного регулирования экономикой.

Развивая эту мысль, они делали следующий важный вывод, конкретизируя утверждение о регрессивности возврата к рыночной экономике согласно канонам марксистской политэкономии: «Сейчас в советском обществе уровень развития производительных сил таков, что рыночный механизм уже не может их эффективно обслуживать. Его время прошло. Мы можем вернуться к нему, если согласимся довольствоваться примитивной продукцией, производимой с помощью примитивного оборудования, если откажемся от технического прогресса… Переходу на экономические методы управления препятствуют не столько ведомства и бюрократы, сколько современные производительные силы, которые мы все-таки хотим сохранить… Реально путь рыночных реформ ведет страну к экономическому и социальному краху. Для подавляющего большинства населения это будет означать нищету и бесправие, сама же страна будет расчленена на ряд мелких государств, поставленных в зависимость от международных монополий» [7].

Квалифицированный анализ разрушительного влияния демонтажа командной экономики на будущее советской (особенно в долгосрочном плане) характерен и для других авторов сборника. Так, К. А. Хубиев обращал внимание на то, что в период экономического кризиса капиталистические страны в противоположность СССР периода конца перестройки усиливали государственное регулирование экономики [8]. Он указывал на важность обновления основных фондов на ключевых направлениях экономики: «В условиях современной научно-технической революции этого нельзя сделать без разработки и реализации государственных научно-технических программ. Расчет на то, что отдельные самофинансирующиеся хозрасчетные предприятия справятся с этой задачей был с самого начала ошибочен… отсутствие государственных научно-технических программ обновления основных фондов на самых главных участках экономики – предпосылка углубления кризиса… Таким образом, экономика стоит перед объективной, “железной" необходимостью воссоздания и укрепления планового управления. Настойчивые требования его дальнейшего демонтажа просто губительны»[9].

О губительном воздействии перестройки в экономике (особенно на научно-технический прогресс) писал также и А. М. Еремин. Он цитировал выступление академика Б. Е. Патона на II съезде народных депутатов СССР, в котором говорилось об «откровенной недооценке научно-технического прогресса, на фоне которой осуществляется экономическая реформа, о неоправданном ослаблении государственного воздействия на создание и освоение в производстве новой техники» [10].

Анализируя тенденции развития экономических институтов в период перестройки К. А. Хубиев писал: «Какой же капитализм возможен у нас? Скорее всего, бангладешский или индийский в лучшем случае... Кто составит первое поколение наших доморощенных капиталистов? Ими ведь не будут специалисты высокого класса, руководители научно-технических комплексов, заводов, фабрик. Как предупреждает криминальная практика последних лет, ими будут вчерашние чиновники-казнокрады, взяточники, спекулянты. Дельцы теневой экономики охватили не сферу научно-технического прогресса» [11].

Связывая экономический кризис периода перестройки с демонтажем командной экономики и ее переходом к капиталистической, В. Н. Минаев делает важный вывод и пугающий прогноз, что «если страна и впредь будет идти по пути внедрения рыночных отношений, то с кризисом может быть покончено только по завершению перевода экономики на капиталистический путь развития. Однако такой выход из кризиса, а он продлится многие десятилетия, не принесет стране изобилия. Оно будет у немногих» [12]. Аналогичный вывод делает и Г. С. Родин: «Реформа антинаучна по своему существу, и в течение многих лет будут только отрицательные результаты по сравнению с любым предшествующим периодом послевоенного развития СССР. И это будет продолжаться до тех пор, пока в стране не укрепится новый общественно-экономический строй с соответствующей перестройкой структуры народного хозяйства, пока не сформируется полностью рыночный механизм регулирования экономики»[13].

Именно прогнозирование долгосрочного характера кризиса отличает анализ экономистов марксистско-ленинского направления от сторонников радикальной экономической реформы, которые только (да и то не все) в 1990 г. начали осознавать неизбежность экономического кризиса при переходе к рыночной экономике. Но его длительность они определяли в несколько лет, пока не завершится переход к рынку, в то время как их оппоненты связывали завершение кризиса с формированием цельной системы капиталистического хозяйства, что требует гораздо большего времени – несколько десятилетий. Нет нужды говорить, как отреагировало бы общество, если бы ему представили такую перспективу. Становятся понятны и причины замалчивания этого сборника.

Авторы сборники далеки от апологетики существующей системы хозяйствования. Их критика этой системы во многом не уступает критике либеральных экономистов. Они также называют ее затратной и показывают многочисленные ее изъяны. Принципиальная разница состоит в выводах из этой критики. В то время как либеральные экономисты связывали эти недостатки с неустранимыми пороками социалистической командной экономики, авторы сборника видят ее в недостаточной социалистичности этой экономики, связанной с использованием товарно-денежных отношений и примитивностью методов управления ею, в том числе примитивностью планирования. Они ставили задачу выработать антизатратную социалистическую систему хозяйствования. В противоположность либералам с их лозунгом «меньше социализма» они выдвигали лозунг «больше социализма». Вопрос в том, насколько реалистична предлагаемая ими система и другие идеи в области экономической политики.

Сразу необходимо подчеркнуть, что авторы сборника, наряду со многими общими взглядами на реформирование советской экономики, имеют немалые различия в решении отдельных вопросов хозяйствования и экономической политики. Не представляется возможным из-за ограниченности места подробно изложить позитивные взгляды авторов сборника. Поэтому я изложу кратко только главные их идеи с необходимыми комментариями.

• Большинство авторов сборника противопоставляют меновой стоимости, лежащей в основе планирования советской экономки и придающей ей затратный характер, потребительную стоимость, соответствующую, по их мнению, характеру социалистической экономики. Вот как характеризует механизм хозяйствования на основе потребительной стоимости В. М. Якушев: «Прямая цель социалистической экономики – не просто удовлетворения спроса, а удовлетворение действительных потребностей общества, признаваемых обществом как разумные. Поэтому в ходе перестройки необходимо создание планового механизма изучения, формирования и удовлетворения действительных потребностей людей. Для этого должна быть изменена статистическая отчетность. Она должна отражать не просто рост производства, а степень удовлетворения общественной потребности. Поэтому в зеркале статистики следует отражать три цифры по каждому виду продукции: уровень потребности по данному виду продукции, реальный уровень ее удовлетворения и реальный уровень ее производства». О работе промышленности ,сельcкого хозяйства, сбытовых и снабженческих организаций нужно судить по тому, как сокращается разрыв между должным и реальным»[14].
  Далее он конкретизирует этот механизм (прошу прощения за длинную цитату): «Механизм изучения и учета потребностей нужно строить на основе демократического централизма и формировать силами всего общества (экономического центра и трудящихся). Необходимо разработать классификатор общественно необходимых потребностей, позволяющих относить их в ту или группу на основе четких критериев, а также ранжировать их между собой. Самый высокий ранговый индекс должен быть присвоен конечным потребностям населения. Надо разработать демократические процедуры определения приоритетов удовлетворения тех или иных потребностей, и в соответствии с установленными с помощью общественности приоритетами концентрировать материальные и трудовые ресурсы на выпуск соответствующей продукции. Ориентация на потребительную стоимость позволяет по-новому подойти к оценке деятельности предприятий. Трудовому коллективу следует доводить лишь один плановый показатель – номенклатуру производимой продукции. Условия же, необходимые для ее производства, регламентируются посредство системы нормативов… Эффективность деятельности коллектива определяется путем сравнения фактических результатов, полученных в ходе производства, с заданными нормативами»[15].
  Для обеспечения качества продукции как главного выражения потребительной стоимости предлагалось использовать квалиметрический объем выпуска продукции. В качестве «радикального средства стимулирования труда» предлагалось соединение социалистического соревнования со стимулированием труда, широко используя опыт 1930-х годов [16]. Это соединение предлагалось осуществлять путем премирования отдельных работников и их коллективов за место, занимаемое в ходе этого соревнования, или в соответствии с количеством отработанных человеко-часов. При этом «плановый орган задает цели соревнующихся, устанавливает показатели, по которым определяются победители, выступает как один из арбитров» [17].
• Выдвижение потребительной стоимости в качестве основного критерия деятельности социалистических предприятий вместо меновой стоимости обосновывалось и другими авторами, которые предлагали и более детальный механизм ее определения. Этому вопросу была посвящена и специальная статья трех авторов [18], а также статьи В. Н. Бобкова, Н. С. Переколина, Ю. С. Перевощикова. Усилия по обоснованию методов учета и планирования потребительной стоимости предпринимались в 1960-1980-е годы (начиная со знаменитой книги О. А. Антонова) в ответ на примитивность методов планирования и учета в СССР, слабо учитывавших спрос и качество продукции. Они противопоставлялись также рыночным ценам, учитывавшим эти важнейшие факторы.
  Анализ указанных статей и другой советской литературы по этому вопросу (который, конечно, должен быть продолжен) создает впечатление, что, несмотря на изобретательность многих авторов в обосновании измерения и планировании потребительной стоимости, работоспособной альтернативы существующим методам планирования и учета выработать не удалось. Выявилось, как и следовало ожидать, что показатели качества и спроса столь многообразны и сложны, что учесть их централизованно практически невозможно. К тому же, их следовало увязать с возможными издержками производства. Авторы, как мне представляется, не сумели даже показать возможность хотя бы частичного использования предлагаемых методов для улучшения хозяйственного механизма. Тщетность усилий сторонников потребительной стоимости как основы социалистического хозяйствования скорее подталкивал к выводу о преимуществах рыночного механизма перед плановым. Следует в этой связи напомнить, что в 1929-1930-е годы также делались энергичные попытки заменить денежные показатели в планировании и учете, как наследие рыночной экономики, на натурально-трудовые, и они тоже не увенчались успехом.
• Несмотря на отсутствие удовлетворительной альтернативы стоимостным показателям планирования и учета, некоторые авторы сборника выступали за немедленные шаги по их устранению. Так, молодой и интересный экономист С. Губанов предлагал: «Ликвидировать производство “стоимостных", валовых объемов продукции. Полностью освободить все предприятия народного хозяйства от работы по стоимостным показателям. Организовать производство по заказам населения. Безотлагательно устранить всякую зависимость фонда оплаты по труду, а также иных фондов предприятия от прибыли и прочих стоимостных объемов продукции. Образование данных фондов поставить в прямую зависимость от степени выполнения предприятием планово-договорных заказов, от меры повышения качества продукции меры сокращения е ее издержек»[19]. Эти весьма разумные пожелания не подкреплялись, однако, реалистичными мерами по их осуществлению.

Намного более удачными были другие позитивные предложения ученых коммунистического направления. Так, авторы сборника вопреки призывам либералов к сокращению капитальных вложений и действиям правительства в том же направлении обращали усиленное внимание на опасности, связанные со старением и основным фондов. Так, К. А. Хубиев писал: «Как показывает мировой опыт, непременным условием выхода из экономического кризиса… является обновление основных фондов хотя бы на ключевых участках народного хозяйства. Самая наша большая потеря за годы экономической перестройки – это потеря времени, темпов движения. Ошибочно было строить программу ускорения на изношенных на 40% основных фондах. Драматизм ситуации состоит в том, что какие бы модели реформы не принимались, обновления основных фондов не избежать, а терпение народа иссякло» [20].

В качестве источника обновления основных фондов Хубиев называл конверсию военного производства, притом не продуктовую, на которую тогда делался упор (производить гантели на танковом заводе, как он ее насмешливо характеризовал), а технологическую «то есть подтягивать другие отрасли по уровню техники и технологии, подготовки кадров» [21]. При всей обоснованности инвестиционной ориентации экономистов этого направления в их программах в данном сборнике не видно было, за счет каких источников осуществлять эту ориентацию и в каких направлениях – в первую очередь. Не ясно было даже, надо ли сокращать военные расходы и в каком объеме, имеются ли излишние производственные мощности, и где они размещаются. Одним словом, эта программа носила слишком общий, неконкретный характер. В ней не учитывалась также неоправданность, необоснованность немалой части капитальных вложений.

Исключительно сильной стороной программы этой группы экономистов была также их инновационная направленность. Она была сопряжена с инвестиционной направленностью, т. к. для технического обновления экономики требовались большие капитальные вложения. Можно сказать, что сторонники этого направления продолжали придерживаться концепции ускорения, от которого власти уже отказались. Эта линия видна в уже приводившихся выше высказываниях К. А. Хубиева. Столь же энергично и последовательно ее отстаивал и А. М. Еремин: «План НТП так и не был положен в основу планирования материальных результатов производства… Чем труднее дело с ресурсами, тем больше потребность в их централизации» [22]. Говоря о кризисе направления экономической науки, «которое официально признано в высших органах партии, правительства и советской власти», он резонно замечает: «разве это не кризис, когда игнорируется основа роста производительности и улучшения условий труда, без чего нет смысла говорить о каком-то прогрессе»[23].

Еще в мае 1987 г. А. М. Еремин в письме члену Политбюро ЦК КПСС Н. Слюнькову писал: «Следует добиться того, чтобы план технического прогресса (включая реконструкцию) был положен в основу материальной стороны планирования социально-экономического развития»[24]. В мае 1989 г. он писал Н. Рыжкову: «Без усиления централизации ослабляется техпрогресс. В частности, без общегосударственного плана реконструкции предприятий нельзя добиться быстрого роста производительности труда и структурной перестройки. В основе определения материальных параметров производства должен лежать план техпрогресса (включая план реконструкции как выходной элемент этого плана)»[25]. А. М. Еремин писал в сборнике: «именно с точки зрения НТП общенародная собственность, иное народное хозяйство, его возможности перелива и концентрации средств имеют в принципе неоспоримые возможности. И те результаты, которые мы имели когда-то при куда менее развитой экономике, более скромном по размерам инженерном корпусе, подтверждали потенциальные возможности» [26]. Он считал практическим инструментом реконструкции экономики общегосударственный план, предусматривающий «систематическое, последовательное перевооружение каждого предприятия через каждые 7-8 лет» [27], неоднократно критиковал снижение роли ГКНТ в системе управления экономики в период перестройки, видя в этом важную причину замедления научно-технического прогресса в СССР [28].

«Однако если и А. М. Еремин и К. А. Хубиев мыслили лишь старыми формами управления научно-техническим прогрессом, лишь улучшая их использование, то принципиально новые предложения по его реализации были предложены в статье В. И. Рубцова. Она привлекает прежде всего резкой постановкой этого вопроса: «Альтернатива сегодня такова. Или мы в силу привычки или в угоду сложившейся традиции сохраняем старые, давно изжившие себя схемы и структуры раздельного управления научно-техническим прогрессом и производством, лишь слегка подштукатуривая фасад здания управленческой иерархии, т. е. подходим к проблеме обновления с позиций старого замшелого консервативного мышления, и тем самым навсегда загоняя себя в хвост мирового общественного прогресса, консервируя застой и технологическую отсталость прежде всего в базовых отраслях промышленности. Или мы становимся на путь действительно коренных преобразований в сфере инновационной деятельности, начав с основополагающей ломки сложившихся представлений о роли и месте научно-технического прогресса в жизни социалистического общества, о качественно новых методах и формах его ускорения»[29].

Стратегию управления НТП, по замыслу В. И. Рубцова, должен был вырабатывать коллегиальный орган – консультативный или экспертный совет по социально- экономическому развитию страны. «Непосредственным проводником и исполнительным органом инновационной стратегии, разрабатываемой Консультативным советом, должен стать Национальный инновационный центр (НИЦ), организационно оформленный как единый проектный комплекс, создаваемый в системе Академии наук СССР с двойным подчинением – непосредственно Президиуму Академии Наук СССР и Президиуму совета Министров СССР. ГКНТ – этот пассивный, забюрократизированный орган управления НТП, выполняющий в основном координационные функции по развитию науки и техники должен быть упразднен и заменен активным органом в проведении единой инновационной политики в стране – Национальным инновационным центром. Необходимость такой замены диктуется тем, что НИЦ в отличие от ГКНТ СССР призван осуществлять не частичную функцию в области НТП, а целостную функцию по разработке и реализации общегосударственной инновационной политики в стране. Такого рода инновационный центр, не имеющий по своим масштабам, целям и задачам прецедента в истории развития мировой науки и техники, как раз и призван, образно говоря, не просто стоять рядом с прогрессом, подобно ГКНТ, и заниматься бумажной «координацией», а непосредственно переводить абстрактный язык результатов фундаментальных и важнейших прикладных исследований на понятный всем язык материальных результатов» [30].

Из дальнейшего описания деятельности НИЦ следует, что он мыслился В. И. Рубцовым как расширенная по своим масштабам организационная структура управления атомным и ракетным проектами в СССР, блестяще оправдавшая себя в развитии данных отраслей. Это впечатление усиливается предполагаемым подчинением ему центральных экономических ведомств [31].

Однако прямое заимствование этого удавшегося опыта ставит вопрос о достаточности научно-инженерного и рабочего персонала для решения столь многообразных задач в отличие от двух-трех крупнейших, решавшихся в те годы. И где предполагалось найти руководителей типа И. В. Сталина, Л. П. Берии, С. П. Королева и И. В. Курчатова? Наконец, самое важное – при развитии оборонной промышленности можно было не считаться с величиной издержек. Для развития широкого круга отраслей гражданской промышленности это было невозможно - разорило бы экономику. Как решить эту ключевую проблему, автор не показывает.

В. И. Рубцов прозорливо предлагал путем создания НИЦ заполнить брешь между наукой и образованием, создавшуюся в советский период, не показывая, правда, механизма этой интеграции (включение высшей школы в ведение НИЦ). «НИЦ будет оказывать прямое воздействие на систему народного образования на всех ее структурных уровнях путем вовлечения в эту систему высококвалифицированных кадров из НИЦ», что было крайне важно, учитывая относительную слабость кадров вузов[32]. Автор рассчитывал путем создания НИЦ реализовать поставленную уже тогда цель: «Не вдогонку, а в обгон»[33]. Решили же ее при аналогичной структуре в ракетной технике в 1950-1960-е годы.

Высоко оценивая новаторскую (хотя очень нелегкую в реализации) статью В. И. Рубцова, хочу отметить, что близкие идеи более чем 10 лет назад высказывались двумя новосибирскими учеными из Института экономики СО АН СССР[34].

Важное место в исследованиях этой группы экономистов занимали проблемы теневой экономики и ее влияние на экономическую жизнь СССР. Специально этой проблеме в сборнике была посвящена статья А. А. Сергеева. В ней автор убедительно показал огромное влияние теневой экономики на все экономическое развитие СССР на финальном этапе перестройки[35]. Но эта статья гораздо шире данной темы. Она предостерегает от опасности тотальной капитализации экономики СССР, которая большинству советских (да и западных) экономистов казалась тогда эфемерной.

Используя разнообразные источники из периодической печати и произведя весьма квалифицированно собственные расчеты А. А. Сергеев убедительно показывает, что в 1989-1990-е годы теневая экономика уже стала крупнейшей силой, оказывающей огромное разрушительное влияние на экономику СССР. В этих расчетах особенно интересна оценка приписок и якобы потерь (сильно преувеличенных для сокрытия хищений) как источников доходов теневой экономики, из чего следует ее паразитический характер. Он критикует широко распространенные в то время взгляды, что теневая экономика является следствием административно-командной экономики и товарного дефицита и резонно задает вопрос о том, чем объяснить ее малое распространение в период культа личности Сталина, и не является ли сам товарный дефицит результатом деятельности теневой экономики? [36].

В связи с этим он утверждает, что «совбуры» – новые советские буржуа, хозяева «теневой экономики» являются особым самостоятельным и антисоциалистическим антинародным слоем общества, являющимся главным тормозом социалистической направленности перестройки [37]. Этот вывод был направлен не только против прекраснодушных реформаторов, видящих в теневой экономике только досадный пережиток командной экономики, но и против немногим отличающихся от этих взглядов воззрений официальных лидеров перестройки из числа руководителей КПСС. В связи с этим он справедливо утверждает, что кооперативы в своем большинстве превратились в «легальную верхушку айсберга подпольного капитализма, где «отмываются» деньги, полученные преступным путем [38]. Очень убедительно его обоснование инфляционного влияния теневой экономики. Общий вывод из приводимых им многочисленных примеров деятельности теневой экономики состоит в ее разрушительном влиянии на экономику, и в этом его главное отличие от критикуемых им многочисленных ее апологетов из числа научных работников (Н. Шмелев, О. Богомолов), которые видели в ней созидательную силу.

Очень проницательно А. А. Сергеев оценивал результаты предполагаемого акционировании предприятий. В то время как многие экономисты затруднялись представить их социально-экономические последствия, а некоторые из них даже готовы были оценивать их как переход к коллективной собственности, Сергеев предвидел, что при выпуске «настоящих (т. е. не именных, а анонимных) акций их контрольный пакет окажется в конечном счете в руках немногочисленных “социально активных" граждан, а это будет означать преждевременную кончину едва народившегося самоуправления трудовых коллективов»[39]. Предвидел он и последствия введения продажи квартир населению: «при нашем всеобщем дефиците это обязательно приведет к перекачке ресурсов со строительства “бесплатного" жилья на возведение “платного"» [40].

Рассматривая социально-экономические последствия дальнейшего развития «теневой экономики» как «подпольного капитализма, А. А. Сергеев предостерегал: «позволить совбурам добиться своих целей – значит, ввергнуть страну в пучину господства плутократии, реставрировать капитализм в его худших проявлениях – со все более резкой имущественной и социальной дифференциацией общества, размыванием социальной защищенности трудящихся, массовой безработицей, постоянной инфляцией ,падением жизненного уровня основной части рабочего класса и других действительно трудящихся слоев населения» [41]. Впрочем, эти последствия (кроме постоянной инфляции) тогда уже предвидели и либеральные экономисты, рассматривая их как временную необходимую плату за переход к рынку.

Исходя из реальной перспективы перехода капитализму, А. А. Сергеев считал необходимым вынести вопрос о собственности, как «коренной вопрос всей нашей жизни», на всенародный референдум[42].

Весьма профессионально А. А. Сергеев рассматривает принципиальный вопрос о том, «нужна ли нам частная собственность». Он подвергает критической переоценке преувеличенные восторги в отношении успехов экономики стран с рыночной экономикой и показывает, что излюбленные в советской публицистике примеры успешных стран с рыночной экономикой (США, ФРГ, Швеция, Южная Корея) игнорируют особо благоприятные условия некоторых из них или огромные жертвы населения в Южной Корее. Большая же часть населения стран с рыночной экономикой (стран «третьего мира») живет в тяжелейших условиях, и на этом основании он ставит под сомнение, что СССР последует пути благополучных стран, а не стран-париев. Ссылаясь между прочим и на Г. Х. Попова, который в начале 1989 г., еще не став на позиции либерализма (как и его антипод К. А. Хубиев), выражал опасение, что СССР в этом случае ждет бангладешский или индийский капитализм[43].

Если анализ существующих тенденций развития форм собственности и их социально-экономических последствий в статье А. А. Сергеева глубок и проницателен, то этого нельзя сказать о большей части позитивной стороны этой статьи. Наиболее убедителен он оказывается в обосновании мер по противодействию теневой экономике и капитализации экономики в целом. Здесь он убедительно отстаивает необходимость проведения конфискационной денежной реформы (в том числе и как антиинфляционную меру) и введения значительного налога на крупное наследство. Перспективы государственной собственности он видит в «советизации» экономики. Исходя при этом, очевидно, из чисто политических соображений, надеясь превратить советы, избираемые по производственному принципу, в оплот социализма. В качестве органа, непосредственно отвечающего за экономику и подчиненного советам, он рассматривал совнархозы. Внутрипроизводственную жизнь предприятия должны были определять советы трудовых коллективах, в которые не должны входить представители администрации[44]. Как будут складываться отношения между правительством, совнархозами и предприятиями, а также предприятий друг с другом, автор не разъяснял. Получается причудливая смесь планового хозяйства и анархо-синдикализма, вряд ли жизнеспособная.

Быть может, самым выдающимся произведением общественной мысли того времени явилась относительно небольшая по размеру книга «Постперестройка»[45]. Как и предыдущая книга, она была практически проигнорирована советской печатью того периода. Несколько особенностей отличает эту книгу. Во-первых, очень высокий интеллектуальный и литературный уровень. Во-вторых, широчайший круг охватываемых проблем. В-третьих, малоизвестность раннее авторов сборника, относящихся если не к диссидентской, то определенно к оппозиционной к власти части интеллигенции. Тем более впечатляло страстное отстаивание ими в книге коммунистической идеи.

Исходной общественной позицией авторов книги являлись: 1) рассмотрение коммунизма как гуманистического ответа на проблемы современной цивилизации и наследника идей основных религий; 2) отделение коммунизма от его служителей, ответственных за искажения коммунистической идеи («каждая великая идея имеет не только своих мучеников и героев, но и своих политиканов, проходимцев, бандитов, отпетых негодяев» [46]); 3) рассмотрение советского общества как разновидности традиционалистского общества вследствие чего и терпели неудачи неоднократные попытки в советский период его либерализовать. «Либерализовать традиционное общество “малой кровью" нельзя, можно лишь спровоцировать его этой либерализацией на консервативную судорогу» [47]. Последнее утверждение говорило о глубоком понимании авторами характера советского общества, что отличало его не только от советских либералов, но и от многих коммунистических фундаменталистов.

Отстаивание авторами коммунистической идеи не означало оправдания ими конкретных действий коммунистической партии, особенно в 1960-1980-е годы. Ключевым событием в процессе деградации советского общества авторы считают 1968 г. – первый в после сталинский период год начала массовых репрессий против политической оппозиции. «Мы считали и считаем политическим самоубийством тот страшный 1968 г., когда нанесли сокрушительный удар по прогрессистам, а заодно и всем прочим инакомыслящим, по сути репрессировав все будущее страны, лишив ее информационной свободы» [48]. В результате «партийно-бюрократическая структура все более вырождалась, теряла лицо, предавала интересы народа, становилась рассадником теневой идеологии и, главное, цинизма, приобретшего в середине 1970-х годов характер повального бедствия» [49].

Жесткой критике подвергается экономическая политика периода перестройки. Они считали, что ответом на падение мировых цен на нефть в середине 1980-х годов должно было стать «повышение цен, падение жизненного уровня. Но эта мера требовала решимости, жесткости, государственного мужества. Их не было» [50]. Без этих мер открывалась дорога теневому криминальному бизнесу, паразитирующему на дефиците, и происходил «криминальный взрыв – невиданный по масштабам альянс бюрократии с криминалитетом» [51]. Как раз показ огромной опасности организованной преступности для будущего советского общества является одной из самых сильных и ярких страниц книги. Ни в одном из произведений этого периода общественная опасность криминалитета не была показана с такой силой.

Обращаясь непосредственно к проблемам экономики, надо отметить редкую для того времени квалифицированность авторов книги в отношении последствий форсированного перехода к рыночным отношениям. «Трансплантировать в нашу социальную ткань, не разрушая ее, десятки тысяч социальных, экономических и хозяйственных институтов, обеспечивающих эффективность современного рынка, невозможно. При “пересадке" уже второго или третьего элемента существующая экономика рухнет. Мы не сумеем осуществить в том виде, в каком существуем сегодня, даже нормального контроля над доходами физических и юридических лиц, необходимого для адекватного налогообложения. Тем более утопично построение сколько-нибудь эквивалентного западному рынка с фондовой биржей, ценными бумагами, регулированием финансовой деятельности, эффективным антимонопольным законодательством и пр… Мы приобретем в итоге лишь перекрашенные идеологические фасады, понижение уровня жизни и новых, еще более жестоких хозяев, теперь уже не сдерживаемых даже страхом потерять место в высокой страте»[52].

Авторы противопоставили этой перспективе свой, по необходимости, краткий проект модернизации экономики. В определенном смысле он напоминал изначальный для перестройки план ускорения, но был намного более изобретательным и поэтому и реалистичным. Основную и даже единственную задачу советского общества они формулируют следующим образом: «преодолеть в исторически кратчайший срок отставание производительных сил нашего общества от производительных сил наиболее развитых стран Запада и Востока – стран-лидеров»[53]. Эту задачу неоднократно ставило ВКП(б) и КПСС, но в обстановке пораженческой психологии 1990 г. и упадка экономики и общества она могла показаться фантастической, если не издевательской. Именно в решении этой задачи они видели возможность преодолеть отставание СССР в различных областях общественной жизни.

Как же они представляли себе решение задачи, которую ранее не раз ставили и, начиная с 1960-х годов, блистательно проваливали? «Чем сложнее наше положение, тем напряженнее должен быть труд, для того чтобы “избыть беду"... Страна должна выбирать между прорывом, форсированным развитием и распадом, деградацией, хаосом»[54]. Это уже скорее общественная философия 1930-х годов в СССР: или мы догоним развитые капиталистические страны или нас сомнут. С тревогой говорят авторы (кажется, первыми) о том, что вместо необходимости напряженного труда в обществе наблюдается «симптомы “трудового паралича", апатии»[55], «эрозия трудовой деятельности». «Это не просто падение трудовой дисциплины, что само по себе не может не вызвать беспокойство, это – мотивационная катастрофа, сознательная переориентация с созидание на добывание, потеря активности, “вовнутренней" дисциплины, своего трудового “Я", умения одержимо работать» [56]. Поистине, они шагали не в ногу с ротой духовных и политических капитулянтов.

Необходимость нового экономического рывка они обосновывали растущей опасностью необратимого экономического упадка. Их примерные расчеты и сейчас поражают своей дальновидностью, при том, что среди авторов не было профессиональных экономистов и поэтому конкретные цифры могут быть подвергнуты сомнению в своей абсолютной точности. «Основной проблемой страны, основной болезнью ее экономики мы считаем колоссально изношенный машинный парк, наследие хрущевского и брежневского периодов, в совокупности с ничтожной восстановительной способностью нашего машиностроения. Так, за чертой износа находится сегодня: основных фондов – более чем на 400 млрд руб., а производительность машиностроения (восстановительная способность), регенерационный потенциал экономики не превышает 5 млрд руб. Таким образом, используя возможности нашего машиностроения, мы 80 лет должны были бы восстанавливать наш промышленный потенциал при среднем времени обновления машинного парка развитой страны, равного десяти годам!» [57].

По расчетам авторов, в 2005 г. должно было остаться лишь 10% машинного парка [58]. И хотя данный расчет преувеличивал размер выбытия парка оборудования, он верно отражал тенденцию его быстрого сокращения. Единственной серьезной методологической неточностью здесь является сравнение износа основных фондов с восстановительной способностью одного машиностроения, а не всего инвестиционного комплекса плюс чистый импорт этого комплекса.

Исходя из проанализированных экономических угроз и задач экономического развития, авторы книги определили в тезисной форме, как они оговариваются, стратегию экономического развития СССР: «мы видим выход в форсированной модернизации промышленности»[59].

Значительное место среди средств финансирования такой модернизации они видели в мобилизации излишних запасов и экономии сырья и материалов с помощью преимущественно средств налоговой политики и системы материального поощрения этой экономии. Однако предполагалась и более непосредственное административное вмешательство в этот процесс – «создание специальных предприятий, которые в чрезвычайном государственном режиме проводят извлечение омертвленных ценностей и запасов с выводом их на внешний рынок, специальные административные санкции к тем, кто противодействует выполнению государственной программы, централизация и жесточайшее программирование использования средств, полученных от продажи мертвой части нашего национального богатства» [60]. Создается впечатление, что авторы плохо верят в действенность предлагаемых ими экономических рычагов и основную надежду возлагают на административные методы чрезвычайного характера .

При определении источников финансирования модернизации обнаруживается слабость в экономической подготовки авторов сборника в отличие от их экономической интуиции. Они не смогли произвести расчет средств, необходимых для модернизации экономики и источников их финансирования. Преувеличены были их надежды на ликвидацию неликвидов. Совсем не упомянуто необходимость сокращения военных расходов и снижения личных доходов населения (хотя о необходимости жертв населения в других местах книги говорится). Столь же наивный характер имеют и их представления о будущем хозяйственном механизме: «мы считаем необходимы сделать все возможное для того, чтобы ситуации жесткого командования не стали необходимыми... гораздо более эффективной является четкая налоговая система с тремя основными налогами: на территорию, численность работающих и потребляемые ресурсы, а также с протекционизмом во всем, что связано с системой приоритетов определенной программы развития страны» [61]. Экономический смысл этих экзотических налогов (особенно изумляет налог на территорию) остается неясным. В одном месте книги говорится о неизбежных издержках, связанных с технологическим прорывом[62].

Наиболее содержательной является выработанная ими стратегия технологического прорыва или стратегия ускоренного развития – центральный пункт их экономической программы. Предоставлю им слово, чтобы максимально сохранить смысл их стратегии. «Мы считаем ключом к ускоренному экономическому развитию возможность опереться на лидирующую группу населения во всех сферах жизнедеятельности от науки, культуры и техники до производства, торговли, сельского хозяйства и сферы услуг, используя духовные и материальные стимулы. Расчеты показывают, что такая группа в нашей стране составляет около 3 млн чел. то есть порядка 1% населения. Поскольку качество трудовых ресурсов в лидирующей группе, по международным оценкам, не ниже, чем в США и Японии, а по ряду параметров даже несколько выше, мы можем рассчитывать на ту эффективность, тот уровень отдачи, который возможен в лидирующих структурах мира. Расчеты показывают, что реальная годовая отдача от полумиллионного лидирующего коллектива, такого, например, как компания «Дженерал Моторс», составляют величину порядка 25-30 млрд дол. Таким образом, мы вправе оценить потенциальную эффективность нашей лидирующей группы в целом около 150-200 млрд руб. Речь идет, таким образом, о том, что мы вправе лишь за счет разворачивания на полную мощь ударной группы населения производить еще один национальный доход – ежегодно. Расчеты показывают, что те ресурсные инъекции, которые необходимы для превращения потенциальной энергии лидирующей группы в реальную, кинетическую составляют менее 50 млрд руб. и могут быть осуществлены в течение полутора лет в режиме реализации централизованной государственной программы высшего приоритета… Вслед за первым этапом инъецирования (так в тексте – Ханин) локального развития может начаться второй период, частично вовлекающий в точки прорыва уже десятки миллионов людей… Этот процесс потребует вполне ограниченного (до трех лет) времени для своей реализации. И, наконец, мы считаем, что вслед локальным и частичным может идти уже и всеобщий процесс, поднимающий творческий и трудовой потенциал всего населения»[63].

Новаторским является ориентация авторов на лидирующую группу населения в обеспечении технологического прорыва. Здесь, очевидно, авторы ориентировались на исключительно успешные советские проекты, в которых была задействована действительно лидирующая группа населения – атомный и ракетный проекты после войны. Обращает на себя внимание малая численность лидирующей группы – 3 млн чел. Авторов никак не отнесешь к людям, которые не «знают общества, в котором они живут». От этой группы ожидали «сверхнапряжения лидирующей группы, действия ее на пределе своих сил и возможностей»[64] (как и было с названными выше проектами).

Вместе с тем слабость макроэкономической подготовки сказывается в определении возможного эффекта от деятельности лидирующей группы: 150-200 млрд руб. в год никак не соответствовали национальном доходу СССР в это время: он равнялся 700 млрд руб., что при ППС равном, скажем рублю за доллар (были и более высокие оценки) дает 700 млрд дол. (а авторы оценивали доллар даже в 7-8 руб.) Совсем не ясно, как предполагалось осуществить эффективный переход ко второму и третьему этапам с гораздо более низким качеством трудовых и производственных ресурсов. Очевидно, что переход к ним требует гораздо большего времени, и на два порядка больших ресурсов. Требуется техническое перевооружение уже на втором этапе, в 7-8 раз большего количества людей и переобучение их в течение длительного времени. Для этого требуются колоссальные ресурсы, которые можно взять либо за счет кардинального сокращения военных расходов, либо снижения уровня личных доходов населения.

Новаторским было не только выделение лидирующей группы, но и алгоритм обеспечения ее эффективной деятельности. В этом алгоритме, состоящем из 10 элементов, можно было более полно выявить экономические взгляды авторов.

1. Выделение лидирующих предприятий и прорывных технологий.
2. Построение крупных и сверхкрупных государственных компаний по типу транснациональных корпораций в количестве не более 50 и численностью от 50 до 500 тыс. работающих. Такие крупные и сверхкрупные предприятия представляют собой скелет любой современной экономики, вокруг которого формируется мускульная ткань средних и нервная ткань мелких предприятий.
3. Предоставление этим компаниям высшего кредитно-финансового, ресурсного, правового, налогового приоритета.
4. Предоставление руководителям компаний чрезвычайных прав, фактической бесконтрольности в оплате труда работников, чрезвычайных полномочий по зачислению и увольнению работающих.
5. Ориентация этих компаний только на внешний рынок в режиме экономической войны на международном рынке с жесткими обязательствами руководителей компаний перед президентом страны за результаты своей деятельности.
6. Ориентация на кооперационное производство, закупка недостающих заводов и фабрик на территориях стран «первого» и «третьего» мира, наем рабочей силы за рубежом или направление ее за рубеж в контрактном режиме.
7. Опущу седьмой пункт, связанный со свободой выезда за рубеж работников группы.
8. Обязательное обеспечение условий для «полного цикла», предполагающего сведение воедино научно-культурных комплексов, экспертно-оценочных групп, финансистов и менеджеров нового типа, проектантов, конструкторов, разработчиков опытно-производственных систем самого лидирующего производства, маркетинга, сбыта продукции на международном рынке. Все, что в этом плане отсутствует в стране, должно закупаться за рубежом – от технологий и акций западных предприятий до специалистов необходимого профиля.
9. Создание креатополисов, интеллектуально-творческих зон, которые с учетом опыта академических центров должны функционировать в режиме, затрудняющем возникновения застойных процессов (контрактная система, особые режимы согласования культурно-средовых и технократических факторов, особый режим в сфере образования, статус особых зон и т. д.).
10. Новое качество образовательных систем, формирование конструктивных молодежных стилей и субкультур, высокая приоритетность новых методов развития творческих возможностей человека и коллектива, включение потенциала гуманистической психологии и психосоцилогии на новом уровне в соответствии с лидирующими разработками в СССР и мировым опытом.

Насколько поверхностными являются макроэкономические расчеты авторов (это явно их слабое место, впрочем относительно легко устранимое), настолько вызывает восхищение их микроэкономический план. В сущности, на примере лидирующей группы авторы предлагают программу коренного преобразования технико-гуманитарного облика общества.

Очевидно, что авторы намерены опираться в своем плане на государственный сектор экономики. Приватизацией в любом виде здесь и не пахнет. Но его функционирование должно радикально измениться. Уже на первом этапе их программы речь идет о коммерциализации этого сектора. Создаются мощные административно и коммерчески независимые крупные компании. Здесь авторы используют идеи ряда советских экономистов еще 1960-х годов (например, С. М. Меньшикова) о корпоратизации советской экономики. Остаются в тени важнейшие вопросы о том, как обеспечить удачный подбор руководителей этих компаний, системе внутреннего управления ими, их взаимоотношения с государством. Обращает на себя внимание, что деятельность этих компаний предполагается ориентировать исключительно на внешний рынок. В этом проявляется глубокое понимание авторами того обстоятельства, что только на внешнем рынке можно установить реальную эффективность этих компаний и в процессе внешней конкуренции (экономической войны) заставить их повышать свою конкурентоспособность.

Вместе с тем возникает вопрос о том, как скажется на внутренней экономике полное выпадение из нее самых эффективных предприятий. Здесь авторы явно не додумали. Обращает на себя внимание понимание авторами важности комплексного решения вопросов развития этих корпораций, включая изменении образовательной системы и новых методов развития творческой способности. Это означает, что авторы отдают себе отчет в слабости этих звеньев экономической деятельности.

Авторы полностью отдают себе отчет в степени отставания даже лидирующей группы не только в организационном, но и в техническом, технологическом и кадровом отношении. Решение очень многих вопросов они связывают с использование иностранного технического, управленческого и кадрового опыта. Из предлагаемого ими перечня предпосылок формирования этой группы очевидно, что от начала ее формирования до получения экономического эффекта пройдет никак не полтора года, а в лучшем случае 4-5 лет.

Если обобщить проведенный анализ позиции экономистов коммунистической направленности, то можно сделать следующие выводы. Во-первых, наиболее интересные предложения шли из второго, если не третьего эшелона этой части коммунистической интеллигенции, даже полудиссидентов. Первый эшелон оказался интеллектуально бесплоден. Во-вторых, эти авторы проделали блестящий анализ недостатков существующей модели экономики и опасностей радикальной экономической реформы. Тем самым, они продемонстрировали высокий профессионализм. В-третьих, позитивные предложения авторов были значительно слабее, они зачастую носили достаточно сырой характер. Требовалось время, чтобы их доработать до работоспособного вида. Но многие из них допускал и такую доработку с привлечением компетентных специалистов. Многие из авторов недооценивали глубину разложения государственного и партийного аппарата в этот период. Только в силу этого обстоятельства данные предложения выглядели сомнительно. Как решить эти проблемы, подавляющее большинство из них не знало.

2. Концепция двухуровневой экономики

Одной из самых содержательных и оригинальных концепций конечного периода перестройки явилась концепция двухуровневой экономики. Ее выдвигали несколько авторов в различных ее вариантах. Общим для них являлось одновременное существование двух изолированных секторов экономики, развивающихся на разных принципах.

Один из наиболее интересных вариантов концепции двухуровневой экономики был предложен экономистом (экономисткой) Ж. Келен – сотрудницей Министерства финансов Венгрии – в ходе проводившегося в конце 1989 – начале 1990 гг. международного конкурса на лучшую работу по конвертируемости рубля. Поступившие на конкурс работы (их было представлено около 600 из 23 стран!) оценивало международное жюри из известных советских и американских экономистов[65]. Ж. Келен получило на этом жюри вторую премию.

Содержание своих предложений Ж. Келен обобщила в резюме, которое я привожу почти полностью, чтобы наиболее точно представить мысли этого выдающегося автора. Отдельные уточнения этих взглядов и мои комментарии к ним будут представлены после изложения резюме.

«При разработке проекта комплексной реформы советской экономики, основным компонентом которой является новая конвертируемая валюта, я исходила из следующих негативных тезисов: 1) ввиду известных факторов объективного и субъективного характера существующая советская экономическая система не может быть за короткое время переведена на рыночный режим. В то же время попытки смешивать и примирять две противоположные модели – планово-директивную и рыночную пока что ни в одной стране не дали положительных результатов; 3) поскольку рубль обсуживает планово-директивную систему и к тому же находится под инфляционным нажимом, его нельзя превратить в конвертируемую валюту.

После негативных тезисов следуют тезисы позитивные: 1) исходя из вышеупомянутых негативных тезисов… я вижу единственный выход из положения: последовательно разграничивать элементы плановой и рыночной модели, что означает создание двойной хозяйственной системы; 2) планово-директивный сектор должен быть четко определен и ограничен. Богатый опыт ведомств в управлении этим сектором делает их здесь незаменимыми, но их деятельность надо подвергать демократическому контролю, чтобы они не могли расширить сферу влияния данного сектора; 3) вся хозяйственная деятельность вне рамок этого закрытого, ограниченного сектора должна быть оставлена без прямого контроля государственных органов и подвержена влиянию рыночных сил в рамках как можно быстрее создаваемых правовых норм; 4) административно-командный сектор будет обслуживаться и в дальнейшем рублем, финансирование останется подчиненным выполнению планов, но оно должно способствовать сокращению этого сектора; 5) рыночный сектор будет получать новые деньги, которые почти полностью будут конвертируемы с момента рождения; 6) рынок и “хорошая" валюта будут “выманивать" товары на рынок и их предложение будет повышаться. Рост цен и девальвация курса будут восстанавливать равновесие между спросом на импортные и отечественные товары и на свободно конвертируемые валюты и их предложение» [66].

Очевидно, что Ж. Келен является сторонником рыночной экономики и особенностью ее позиции является способ перехода к ней. Он, конечно, является постепенным. Но сторонником такого подхода являлось и множество других авторов. Оригинальность Ж. Келен в технологии этой постепенности. Она отстаивает длительное изолированное развитие двух секторов – рыночного и планового. Этот основной пункт ее концепции должен быть рассмотрен прежде всего и подробнее всего.

Нельзя сказать, что он обоснован в статье достаточно убедительно. Ж. Келен противопоставляет две «возможности будущего развития. Первая из них связана дальнейшими попытками примирить рыночную модель с директивной, как это делалось до сих пор в СССР и странах Восточной Европы во время размаха реформистских течений. Вторая возможность состоит в обособлении двух секторов друг от друга, в увеличении и укреплении рыночного сектора за счет административного. По моему мнению, первый путь уже доказал свою несостоятельность и привел бы к дальнейшей потере времени. Не имеет большого смысла вводить в административно-командную систему рыночные элементы или экономические стимулы. Эта система и модель рыночной экономики полностью противоположны и непримиримы» [67].

Эти доводы напоминают доводы экономистов восточно-европейских стран в начале 1960-х годов о невозможности совместить прямой и косвенный хозрасчет [68], хотя на этот раз речь шла о полном переводе на рыночные методы государственного сектора. Ж. Келен признает, что ее работа «не призвана доказать истинность данного тезиса теоретической аргументацией или описанием отрицательного опыта из практики других стран или самого СССР, хотя я полностью признаю, что это было бы очень полезным» [69].

Боле ясно мысль автора изложена в короткой фразе: «Планово-директивную экономику невозможно улучшить применением таких экономических стимулов, которые предназначены только для стимулирования рыночных механизмов и созданы тем же бюрократическим аппаратом, который отвечает за составление плохих планов» [70]. Проще говоря, этот сектор нереформируем (но разрушаем реформами), но и обойтись без него несколько лет нельзя [71]. Этот вывод является, таким образом, результатом экономической интуиции, основанной на реальном опыте реформирования (не излагаемом) и размышлениями (тоже не излагаемыми) над сущностью этого сектора. Из этого вывода следует предложение разделить два сектора. Как же это предполагается осуществить?

Вполне оправданно опасаясь развала в ходе хаотичного реформирования всей экономки (и социального взрыва в связи с этим), автор считает, что «было бы мудрее признать, что в нынешнем тяжелом положении… применение “чистой" сталинской модели могло бы быть рациональным»[72]. Редкое и смелое признание для убежденного сторонника рыночной экономики! При этом «необходимо удалить из планово-директивного сектора все чуждые ему элементы (рыночные, “экономические" механизмы или методы)»[73].

В состав административно-командного сектора автор предлагает включить следующие сегменты экономики: 1)производство предметов повседневного пользования (продукты питания, одежда и предметы домашнего обихода) и сырье и полуфабрикаты для их производства; 2) продукцию, необходимую для покрытия обязательств по внешним долгам; 3) энергоснабжение и коммунальные услуги. В отличие от преобладающего тогда мнения автор предлагает оставить в составе директивной системы как раз производство предметов повседневных предметов потребления (в отличие от предметов роскоши). Очевидно, что в дезорганизации этой сферы, обеспечивающей повседневные нужды основной части населения, она видит наибольшую опасность для социальной стабильности. Сохранение контроля над сферой, обеспечивающей выплаты внешних долгов означает включение в этот сектор, как минимум, нефтяной и газовой промышленности. Наконец, энергоснабжение и коммунальные услуги также обеспечивают повседневные нужды населения и второго сектора. Обращает внимание то, что в этот сектор ею не включается огромная военная промышленность СССР, которую она, видимо, считает роскошью. В целом, судя по перечисленным отраслям, этот сектор (с учетом нерыночных услуг) должен надолго охватывать большую часть экономики или созданного в ней ВВП.

Что касается механизма функционирования этого сектора, то она готова допустить введение «реальных относительных цен и реформу заработной платы», но в целом это должна быть «классическая, чистая административно-командная система».

Важнейшей особенностью остального рыночного сектора, помимо общих его черт, является, по мысли Ж. Келен, создание отдельной валюты для сделок внутри этого сектора и с командно-административным сектором. Она называет эту валюту новым червонцем (НЧ), в отличие от старого рубля, в котором будут продолжать осуществляться расчеты в первом секторе. «Деньги эти должны быть настолько привлекательными, чтобы “выманить" на рынок все те товары, которые ныне исчезают по каналам легальных и нелегальных бартерных сделок. Они должны заставлять производителей делать дополнительные усилия и повышать свою отдачу»[74]. Каков же механизм выпуска новых червонцев? Ж. Келен исходит из того, что «рынок способен сотворить чудо: не только хороший товар может “выманить" деньги, но и хорошие деньги после столь долго отсутствия могут вызвать дополнительные усилия, отдачу, мобилизовать людские и производственные ресурсы. Предлагаемый механизм эмиссий НЧ основан на этой почти забытой чудотворной силе рынка»[75].

Менее ясно был изложен механизм эмиссии НЧ. Первоначально на НЧ обменивались валютные счета предприятий и граждан. Дальнейший их выпуск в обращение обеспечивался (помимо потребительских товаров второго сектора) прибылью предприятий обоих секторов и сверхплановой продукцией, а со второго года – приростом продукции первого сектора. Примечательно, что она предлагает ограничить обмен на НЧ сбережений населения только легальными доходами и запретить обмен на НЧ рублевых сбережений как результата «рыночных расстройств». Курс обмена НЧ (приравнено к доллару) на рубли первоначально устанавливался на уровне курса рубля к доллару на черном рынке, который затем будет корректироваться в соответствии с положением на внутреннем и внешнем рынке.

Очевидно, что этот механизм значительно отличается от механизма червонцев в 1922-1924 гг. своей сложностью и непредсказуемости последствий. Намного сложнее и запутаннее была и экономика этого периода. Но многое, как мне представляется, было и хуже продумано автором. Только в качестве примера: автор даже не упоминает о характере эмиссионного центра НЧ и первоначальном его объеме, что достаточно точно рассчитывали в 1922-1924 гг.

Сторонником двухсекторной экономики был и выдающийся советский экономист Ю. В. Яременко, хотя обоснование ее и конкретные формы сильно отличались от предложенных Ж. Келен. Концепция Ю. В. Яременко была изложена в том же 1990 г. в разработанной под его руководством в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР, директором которого он был, стратегии перестройки экономики страны. Если Келен исходила из нереформируемости административно-командной системы, то Яременко исходил из того, что «глубина структурных деформаций обрекает на неудачу попытки перейти к экономическим методам управления, cделать какие-либо шаги к рынку. Несбалансированная производственная структура, увы, может функционировать только при условии постоянного нарушения законов рыночной экономики» [76].

Впрочем, было и общее: наследие существующей системы, которое быстро не устранить без разрушения экономики, препятствует ее рыночному реформированию. Поэтому предпосылки широкомасштабного развития рыночной экономики он связывал с устранением структурных деформаций силами государственной экономической политики. Попытки преждевременного развития коммерческого сектора, как он показал на основе анализам деятельности кооперативов, разрушают экономику. Из этого он делал вывод, что «для перехода к рынку предлагается использовать двухсекторную схему управления экономикой»[77].

«Представляется целесообразным сосредоточить усилия на формировании рыночного сектора в первую очередь в сфере услуг, части сельского хозяйства (территории Нечерноземного центра, Севера и т. д.), непроизводственном строительстве. Наибольших успехов следует ожидать там, где предприятия рыночного сектора способны функционировать наиболее самостоятельно, не опираясь на постоянные массовые поставки государственных предприятий тяжелой индустрии. Основная задача государственного централизованно управляемого сектора, в котором необходимо свернуть непродуктивные формы либерализации, должна состоять в реализации структурного маневра» [78]. Уже здесь видно стремление отделить оба сектора, оставив рыночному сферу его относительно автономного развития, причем сфера рыночного сектора оказывалась весьма скромной.

Конкретизируя свою концепцию, Яременко включал в сферу государственного управления экономикой стратегическое управление экономикой и систему централизованной поддержки текущего функционирования экономики[79]. Из изложенного в работе содержания этих функций и форм их реализации следует, что автор включал в сферу централизованного регулирования до устранения структурных диспропорций (что требовало, очевидно, многих лет) большую часть экономики. Что касается форм хозяйственной деятельности, то здесь обращает на себя внимание создание крупных относительно самостоятельных хозяйственных формирований (несколько в каждой отрасли) вместо отраслевых министерств. Вместе с тем повышается роль Госплана и предлагается восстановить совсем недавно ликвидированные союзглавснабсбыты – один из важнейших инструментов командной экономики.

Нельзя сказать, что схема Яременко была вполне ясной (как и всякая схема).Но общий ее смысл был очевиден: до устранения структурных диспропорций в экономике ограничить рыночный сектор целесообразным и безопасным (для остальной экономики) минимумом, модернизировав в то же время централизованный государственный сектор. Обращает на себя внимание, что Яременко практически игнорирует проблему разложения государственного аппарата и его низкую квалификацию.

Что касается структурных диспропорций, которые предлагалось устранить, то речь идет о гипертрофии ВПК (или внеэкономической нагрузки, как ее называл Яременко), инвестиционной нагрузки в ближайшие 3-5 лет, слабом развитии всего комплекса социальных услуг, препятствующих трудовой мотивации населения и направленных на гуманизацию экономики, экономически необоснованной товарной и географической переориентации внешнеэкономических связей.

Ключевую роль в структурной перестройке экономика, по Яременко, должна была сыграть конверсия оборонной промышленности. Особенность его плана конверсии состояла в том, что он рассматривал ее, прежде всего, как средство преодоления технологической отсталости гражданской экономики. Предусматривалось также устранение административной разобщенности гражданского и оборонного секторов промышленности с выведением из подчиненности оборонных отраслей промышленности большинства предприятий и, что очень важно, резкое сокращение мобилизационных мощностей и запасов. Сокращение производственных капитальных вложений должно было составить 10-15% за пятилетку, а в некоторых отраслях – намного больше [80].

При этом он предостерегал: «сокращение производственных капитальных вложений на большую величину... неизбежно приведет к развалу инвестиционного сектора экономики и, как следствие, к подрыву потенциала долгосрочного экономического роста» [81]. В то же время он считал возможным ликвидацию до 20% наименее эффективной части производственного аппарата, неэффективно поглощающего огромные ресурсы [82]. В области внешнеэкономических связей основные идеи Яременко состояли в деидеологизации внешнеэкономических связей (переводе их с бывшими социалистическими странами на долларовую основу), что должно было высвободить значительные экспортные ресурсы для реализации на мировом рынке и решительная ориентация на получение иностранной финансовой помощи (нового «плана Маршалла» в размере 150 млрд дол. за 5 лет ) для модернизации советской экономики и масштабный размен сырьевых и полусырьевых ресурсов на потребительские товары и продовольствие[83].

Яременко, как мне представляется из его работ до 1992 г., был безусловным сторонником социалистического выбора и не по доктринальным, а прагматическим соображениям (единственным исключением была его поддержка фермерского движения по тем же соображениям). Его план не предусматривал приватизации. Он, как мы видели, крайне отрицательно оценивал деятельность кооперации. Первые попытки еще малой приватизации вызвали его решительное осуждение и прозорливое предупреждение о грозящих опасностях продолжения этого процесса уже в декабре 1991 г. «Приватизация в условиях либерализации плановой экономики сплошь и рядом теряет свой конструктивный смысл, становится проявлением экстремистских намерений, асоциальных тенденций... Приватизация... вырождается в растаскивание госсобственности, занижается стоимость имущества, многочисленны случаи коррупции и т. д… Новые собственники, завладевшие “легкой добычей", будут владеть еще меньшим чувством социальной ответственности, чем освободившиеся госпредприятия»[84].

Гуманизация и социальная направленность экономика выражалась в огромном расширении производства товаров длительного пользования (в том числе легковых автомобилей по мощности до 4,5-5 млн шт. в 2000 г.), роста жилищного строительства почти в 3 раза, обширной программы второго жилья, продовольствия, значительного увеличения расходов на здравоохранение (с 3,1% до 7-8% ВВП)[85].

В целом отличие плана Яременко от большинства других программ реформирования экономики состояло в его реализме, в отношении институциональных особенностей экономики и общества и ее структурных характеристик и в долгосрочной перспективе. Реализм Яременко опирался на глубокое знание и понимание состояния советской экономики. Только в качестве еще одного примера этого знания отмечу оценку им реального состояния обрабатывающей промышленности СССР, которое блестяще подтвердилось впоследствии из которого он, во многом, исходил в своей программе: «отечественная обрабатывающая промышленность выпускает продукцию со столь низкими потребительскими качествами, что их реальный учет при назначении цен в принципе не позволил бы предприятиям заработать средства для приобретения сырья и оплаты энергии» [86]. Эта оценка была сделана на основе производившихся в Институте сопоставлений мировых и внутренних цен. Из этого анализа он делал вывод, что «при переходе на систему цен, адекватно отражающих технический уровень выпускаемой продукции, вся совокупность экономических связей просто развалится как карточный домик» [87].

По необходимости кратко рассмотрю еще две программы двухсекторной экономики. Одна из них принадлежит известному американскому финансисту Дж. Соросу и его научным консультантам (среди них были В. Леонтьев, известный американский советолог Э. Хьюитт, английский советолог Ф. Хансен, один из основателей МВФ Я. Младек и венгерский экономист М. Тардош). Как вспоминает Сорос, в ответ на просьбу советского посла в США Ю. Дубинина «подскажите нам, что мы сами можем сделать» он летом 1988 г. «разработал концепцию открытого сектора, который нужно имплантировать в тело централизованной плановой экономики»[88].

Сущность предложений Сороса более подробно изложена в тезисах, которые представлены, к сожалению, не в их оригинальном виде, а в изложении двух советских ученых, которые с ним в этот период активно сотрудничали – C. Чернышева и В. Криворотова (публикторы выдающейся книги С. Платонова «После коммунизма»). Излагая взгляды Сороса, они пишут об общем замысле концепции: «Сорос сосредоточил свое внимание на двух важных проблемах – неконвертируемости советской валюты и слабости материальных стимулов к труду у работавших в СССР из-за недостаточного товарного покрытия рубля… Для решения указанных проблем Дж.Сорос предлагает образование (под строгим государственным контролем) двухъярусной кредитно-денежной системы, включающий ограниченно-конвертируемый рубль и обычный неконвертируемый. Основой этой системы предлагается сделать руководящий орган типа современного инвестиционного банка или фонда, в чьи функции входило бы обслуживание преимущественно совместных предприятий в т.ч.торговых ,связанных первоначально с закупками за рубежом, а затем и производством в СССР товаров народного потребления высшего качества. Фонд с самого начала может создаваться как совместный или же только советский. Он будет давать кредиты в конвертируемой валюте для закупки и производства товаров, а также обменивать часть прибыли в рублях, полученной совместными предприятиями, на конвертируемую валюту для обеспечения заинтересованности зарубежных участников» [89].

Из дальнейшего изложения становится ясным, что этот будто бы скромный инвестиционный фонд будет эмитировать ограниченно-конвертируемые рубли, которые и будут обслуживать операции в открытом секторе. Таким образом, он будет напоминать Госбанк РСФСР периода 1922-1924 гг., когда водилось червонное обращение, и оно будет обеспечиваться валютными запасами фонда и товарным покрытием этого сектора. Предполагалось, что выданные совместным предприятиям кредиты в иностранной валюте будут погашаться экспортом продукции этих предприятий. Экспортную ориентацию этого сектора предполагалось стимулировать узко ограниченным возможностями обмена рублевой выручки.

Этот план был рассчитан на создание двух секторов экономики (плановом и рыночном) с различной валютой для каждого из них и экспансией рыночного сектора благодаря большей покупательной способности и конвертируемости этой валюты. В сущности, он был предшественником плана Ж. Келен, что не лишает ее план приоритетности, т. к. план Сороса полностью так и не был опубликован и впервые в кратком изложении был обнародован только в мае 1990 г. в малотиражной и почти неизвестной газете «Начало». Одновременно в том же номере газеты был опубликован и план его российских сотрудников и коллег, который представлял собой модификацию плана Сороса с опорой первоначально на свободные экономические зоны. Следует отметить, что план Сороса был фактически отвергнут советским руководством в мае 1989 г., еще не готовым тогда идти на радикальные экономические меры, да еще по иностранным проектам.

Еще одним планом двухсекторной экономики явился выдвинутый в 1989 г. тремя советскими экономистами (В. елкиным, П. Медведевым, И.Н итом) план введения обратимых денег, опиравшийся на реализованные товарные фонды потребительского сектора и экспортные поставки. Здесь за пределами обратимых денег оставались товарные ресурсы отраслей, не ориентированных на рынок(внутренний или внешний). Это план преследовал цель стимулировать структурные изменения в советской экономике.

Анализ первых трех программ двухсекторной экономики показывает их большую институциональную и структурную реалистичность по сравнению с более радикальными экономическими программами. Каждая из них имела свои сильные и слабые стороны. Возможна была, по-видимому, их интеграция. Но все они оказали слабое воздействие на государственную экономическую политику Что касается плана Белкина, Медведева и Нита, то он был хуже проработан и подвергался (Д. Тулиным) справедливой критике с точки зрения техники денежного обращения.

3. Программа постепенных рыночных реформ

Программа постепенных рыночных реформ была разработана в Государственной комиссии по экономической реформе Совета министров СССР, созданной в июле 1989 г. для разработки плана экономической реформы. Ее возглавил академик АН СССР Л. И. Абалкин, бывший в то время директором Института экономики АН СССР. Практическая деятельность по подготовке программы осуществлялась работниками его аппарата – Е. Г. Ясиным и Г. А. Явлинским, которых, видимо, и можно считать настоящими авторами этой концепции. Она, конечно, не родилась на пустом месте и отражала разработанность этой проблемы в академических институтах, прежде всего в ЦЭМИ АН СССР, где работал Ясин – с неизбежными компромиссами, учетом других мнений внутри комиссии и в аппарате Совета Министров СССР. Во многом она повторяла проекты экономических реформ в других социалистических странах в этот период.

Выработанная концепция являлась значительным шагом в продвижении СССР по пути рыночных реформ. Первым ее отличием от сложившегося к тому времени хозяйственного механизма было более широкое признание многообразия форм хозяйствования и собственности. Термин «приватизация» еще не употреблялся и даже не имелся в виду. Речь шла о многообразии форм социалистического хозяйствования и общественной собственности. Даже к завершению переходного процесса в 1995 г. планировалось сохранить в государственной собственности и под прямым государственным управлением примерно 30% основных фондов экономики. Долю акционерных предприятий в основных фондах предполагалось довести до 25%, арендных – до 30%, кооперативных до – 15% [90]. Как видим, это все формы общественного хозяйства, хотя и коммерциализированные.

При этом экономическая сущность и возможное поведение заимствованных из капиталистической практики форм в другой экономической среде и на базе общественной собственности не были ясны. Здесь был важнее скорее вектор намерений, что точно и быстро заметили экономисты коммунистического направления. .

Был взят вполне определенный курс на либерализацию хозяйственной жизни. Это проявлялось в планах по постепенном расширении доли свободной реализации продукции в общем объеме производства (с 30% в 1991 г. до 70% в 1995 г.) и сокращении доли обязательного государственного заказа (с 50% в 1991 г. до 18% в 1995 г.), остальную часть занимал добровольный государственный заказ [91]. Менее определенно говорилось о либерализации цен. Но предусматривалась также и либерализация других сфер хозяйственной жизни (внешнеэкономических связей, заработной платы, финансов и т. д.) без календарной разбивки[92].

Весь процесс рыночных преобразований растягивался на пять лет – с 1991 г. по 1995 г. В этом и проявлялся их постепенный характер. Он обосновывался опасностью быстрого неподготовленного перехода о т одной системы хозяйствования к другой.

План постепенной или умеренно-радикальной реформы противопоставлялся двух другим сценариям – консервативному (сохранению, в основном, старой системы) и радикальному (быстрому переходу к рыночной системе).

При всей внешней разумности доводов в пользу умеренно-радикального варианта по сравнению с радикальным он таил в себе очень серьезное противоречие. Плановый и рыночный сектора в течение переходного периода очень слабо сопрягались друг с другом. Алгоритм их сопряжения в программе не просматривался, если он вообще был. Рыночный сектор оказывался для предприятий заведомо более выгодным (особенно в условиях инфляции), и было почти невозможно предотвратить переток ресурсов, не связанный с лучшим их использованием в нем в пользу рыночного сектора с разрушительными последствиями для экономики. То, что реально происходило в экономике в этот период, как раз и демонстрировал данный сценарий. Теневая экономика разлагала плановый сектор и дезорганизовала всю экономику. Именно проекты двухсекторной экономики позволяли благодаря отдельным денежно-кредитным системам изолировать оба сектора и не позволять рыночной паразитировать за счет плановой. Фактически в 1989-1991 гг. и реализовывался умеренно-радикальный сценарий и катастрофическое развитие экономики в этот период как раз и вынудило (при нежелании и невозможности в той политической системе) обратится к радикальному варианту, которого так опасалось тогдашнее советское руководство.

В команде Л. И. Абалкина уже в конце 1989 г. Г. А. Явлинский был сторонником радикального варианта. Е. Г. Ясин был склонен к умерено-радикальному скорее по прагматическим соображениям. «Во-первых, радикальный вариант не примет даже Абалкин, тем более правительство. Во-вторых, общество не готово. В-третьих, действительно опасно»[93]. Следует отметить, что несмотря на относительно умеренный характер предложенной осенью 1989 г. программы, наиболее проницательные государственные деятели и хозяйственники, не говоря уже об ученых, правильно поняли ее конечный общественный смысл. Так, директор ленинградского приборостроительного завода «Светлана» Г. Хижа заявил на всесоюзном совещании по обсуждению этой программы: «нам предлагается отказ от социализма»[94].

Некоторой радикализацией все того же плана постепенных рыночных реформ явилась программам их более ускоренного проведения, выработанная правительством ССССР весной 1990 г.. Подтолкнули к этой радикализации всего лишь через два месяца после утверждения Правительством и съездом народных депутатов СССР умеренно-радикальной программы резко ухудшившееся в начале 1990 г. экономическое положение СССР. Стало ясно, что неспешный умеренно-радикальный вариант не способен остановить развал экономики. В связи с этим в правительстве разрабатывались два варианта: откат к административной системе 1985 г. и вариант более радикальной экономической реформы. Первый разрабатывался в Госплане СССР под руководством его председателя Ю. Маслюкова, второй – в комиссии по экономической реформе.

В конце концов, признав нереальность и опасность («откат мог дойти до 1937 г.») первого варианта, обе группы остановились на втором варианте[95]. Показательно, что с этим выбором согласился и Ю. Маслюков – первоначальный сторонник первого варианта, не готовый, однако, как и большая часть советской бюрократии, на возврат к авторитаризму, несущему ей большие личные и материальные угрозы. В обосновании принятого 11 марта 1990 г. постановлении Совета министров СССР «О подготовке материалов, необходимых для осуществления перехода к планово-рыночной экономике» говорилось: «назрела настоятельная необходимость в приближении сроков, а также уточнении намеченных этапов осуществления экономической реформы и, прежде всего, ускорения перехода к планово-рыночной экономике» [96].

В изложении Е. Г. Ясина предложенный комиссией по экономической реформе (практически самим Ясиным, ставшим на позиции Явлинского) план проведения экономической реформы был планом радикальной экономической реформы [97]. Однако подвергнувшись критике за чрезмерный радикализм на Президентском Совете и Совете Федерации, этот проект был модифицирован и в более умеренном виде изложен в докладе Н. И. Рыжкова на сессии Верховного Совета СССР в мае 1990 г., представлял собой с небольшими изменениями все тот же план умеренно-радикального перехода к рыночной экономике[98]. Об этом говорил все тот же график перехода к рынку в течение пяти лет [99] и решительный отказ от варианта шоковой терапии [100]. Единственными серьезными нововведениями стали более определенное допущение частной (трудовой) собственности, признание неизбежности спада производства, жертв населения на первых этапах перехода к рынку.

4. Радикальная экономическая реформа

С очень серьезными оговорками, первой полуофициальной программой радикальной экономической реформы явилась знаменитая программа «500 дней». Этой программе не повезло в экономической и исторической литературе. В момент выхода ее либо восторженно восхваляли сторонники скорейшего слома коммунистической системы и СССР, либо столь же яростно проклинали противники этого слома. Каждый находил в ней то, что хотел найти. Вдумчивого профессионального анализа содержания этой программы не было ни у тех, ни у других. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что от нее очень быстро отказались ее учредители – М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин.

Но сначала приведем некоторые необходимые сведения исторического характера. Первоначальными авторами программы явились три относительно молодых и почти неизвестных московских экономиста во главе с сотрудником комиссии по экономической реформе Г. А. Явлинским, тогда «лишь» кандидатом экономических наук, сторонником радикальных экономических реформ. Первоначально их программа называлась «400 дней доверия» и появилась на свет весной 1990 г. [101]. Эта программа, все еще неизвестная широкой общественности, попала на стол Ельцина, отчаянно нуждавшегося после своего избрания Председателем Верховного совета РСФСР в экономической программе, альтернативной программам правительства СССР.

В результате сложных переговоров между Ельциным и Горбачевым, уже разочаровавшимся в возможностях своего правительства, было достигнуто соглашение о выработке единой экономической программы, как основы заключения союзного договора. Для ее выработки была создана рабочая группа в составе ряда известных (которые играли роль свадебных генералов) и малоизвестных ученых и некоторых членов правительства Рыжкова (они устранились от участия в работе рабочей группы). Фактически работой этой группы заведовал Явлинский, назначенный к тому времени заместителем Председателя Совета министров РСФСР и председателем Комиссии по экономической реформы Совета министров РСФСР – прыжок в карьере, возможный только в это революционное время.

Разумеется, подробно проанализировать текст программы объемом более 200 страниц не представляется здесь возможным. Учитывая неприличную поспешность в установленных сроках ее составления (месяц) ошибки были неизбежными. Верно и то (в чем ее упрекал Абалкин), что при ее составлении пользовались наработками правительственных программ, в составлении которых принимали участие и Ясин, и Явлинский. Я попытаюсь определить отличие этой программы от предыдущей и последующих.

Наиболее бросающимся в глаза и существенным отличием была концепция экономического Союза. В соответствии с характером поручения двух президентов, авторы представили свое видение экономической части Союзного договора. При этом волей-неволей им пришлось вторгнуться в сферу большой политики. В этом видении от прежнего Союза ничего не оставалось. В полном противоречии с Конституцией СССР (уже привычный к этому времени правовой нигилизм) создавался Союз по типу Европейского Союза. Эта идея соответствовала чаяниям национальной бюрократии части интеллигенции союзных республик, но прямо противоречила азбучным принципам международной экономической интеграции, предполагающей для такого рода объединений относительную близость уровня экономического развития входящих в них стран. Между тем в предполагаемом Союзе объединялись страны с огромным различием в уровне экономического развития. В этот Союз должны были войти страны, не обладающие рыночными институтами, с подорванной денежной системой. Создавался совершенно нежизнеспособный и к тому же неправовой конгломерат. Он неизбежно развалился бы при попытке его реализации хотя бы на вопросах о субсидий отдельным республикам и ассигнованиях на содержании общесоюзных органов.

Название радикальной план «500 дней» получил прежде всего за заявленное намерение создать основы рыночной экономики всего лишь за 500 дней вместо 5 лет, отводимых для этого перехода в правительственной программе. Действительно, этот срок может вызвать оторопь. Только для обсуждения и принятия тысяч законов, не говоря уже о подзаконных актах, по функционированию рыночных институтов и обучению методам их работы уже десятков тысяч ведущих сотрудников требуются годы. Только слабой общеэкономической образованностью и острым желанием быстрых перемен советских экономистов можно объяснить то, что значительной частью экономистов первоначально эта программа была встречена почти с восторгом (я, увы, не был исключением). В лучшем случае речь могла идти об опасной игре в необратимость реформ.

Вместе с тем более тщательное изучение текста программы позволяет усомниться в ее чрезмерном радикализме. Начну с вопроса о собственности. В ней не шла речь о быстрой «капитализации» экономики. Впервые в такой программе употреблялся термин «приватизация», но ее размеры предполагались весьма ограниченными. Это определялось прежде всего тем, что с самого начала авторы программы исходили из платности разгосударствления и приватизация и широким привлечением в этот процесс трудящихся[102].

Наиболее наглядно умеренность авторов в социально-экономических преобразованиях в этой области в этой области видна из прогнозируемого в программе изменения доли отдельных укладов в промышленности. Доля частного сектора даже к концу 20-летнего периода предполагалась в размере лишь нескольких процентов[103]. Более значительной она предполагалась лишь в таких областях сферы услуг как торговля, общественное питание, бытовое обслуживание, в сельском хозяйстве и грузовом автомобильном транспорте. Правда, в приложении указывается преобладающий размер основных фондов, подлежащих приватизации[104], но, очевидно, что имеются в виду и приватизация, и разгосударствление.

Другим свидетельством и умеренности, и частично социалистического (хотя этого слова в тексте программы действительно не было) характера намечаемых преобразований было огромное внимание и забота о сохранении уровня жизни и социальных гарантий населения. Наиболее очевидным проявлением этой заботы являлось установление в качестве минимальной заработной платы к концу переходного периода щедро рассчитанного минимального потребительского бюджета в размере 138 руб. в месяц для мужчин в трудоспособном возрасте[105], при средней заработной плате в 1989 г. – 240,4 руб. [106]. К другим социальным гарантиям в программе относились: индексация доходов в соответствии с ростом потребительских цен, введение пособия по безработице, социальное вспомоществование для бедных и (почему-то) право на собственность и доходы от нее [107].

Конечная цель этих социальных гарантий заключалась в создании социально ориентированной экономики и недопущения даже в переходный период в отличие даже от правительственной программы падения уровня жизни населения. При всей привлекательности и благородстве поставленных социальных целей вызывают большие сомнения их реалистичность. Авторы явно недооценили реальное состояние советской экономики: степень ее дезорганизации, негативного влияния на социальное расслоение стремительно растущей теневой экономики, уровень внешней задолженности и т.д . Реально было говорить лишь о замедлении снижения реальных доходов населения.

Оторванность авторов программы от жизни отчетливо видна в их рассуждениях о теневой экономике. Они рассматривают ее исключительно как продукт разложения дефицитной командной экономики и надеются на значительный положительный эффект от ее легализации. Ее паразитическая и грабительская сущность просто игнорируется. Столь же утопичны и предлагаемые авторами программы методы и особенно результаты макроэкономической стабилизации. Они надеялись ее достигнуть уже в первые 100 дней проведения реформы благодаря сокращению бюджетных расходов, кредитных вложений, малой приватизации и распродаже свободного государственного имущества. Разнообразные трудности проведения этих мероприятий и реальное время на их проведения игнорировались. Столь же утопичны были надежды на быстрое формирование рыночных институтов. Совершенно игнорировалось авторами программы моральное разложение советского общества в этот период.

Вместе с тем отдельные разделы программы производят хорошее впечатление. Так, глубокое понимание состояния экономики показывает раздел, посвященный структурной политике и конверсии. В нем авторы воспользовались разработками Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР.

Оценивая в целом программу «500 дней», следует отметить, что она является зеркалом состояния значительной части советской экономической науки того времени: ее незрелости в институциональных вопросах, оценке состояния общества и умения прогнозировать экономические явления и в то же время понимания материального состояния экономики и сохраняющийся социальный романтизм ( в лучшем смысле этого слова). Можно с уверенностью утверждать, что принятие ее быстро обнаружило бы ее утопичность и кризис советской экономики продолжался бы примерно так же, как и без нее. В то же время это была полезная в учебном плане попытка набросать комплексную экономическую программу экономических преобразований для выявления возникающих при этом проблем.

Последующая судьба этой программы весьма показательна. Хотя она была поддержана первоначально Горбачевым и Ельциным, она не была осуществлена ни на союзном, ни на республиканском (РСФСР) уровне. Причины этого многообразны и не до конца ясны. Депутатов Верховного совета СССР мог испугать их чрезмерно радикальный характер, весьма убедительная критика ее Л. И. Абалкиным [108] и фактическое упразднение многих союзных органов власти. Более парадоксальной выглядит позиция по отношению к этой программе российских властей. Она была практически без обсуждения одобрена Верховным советом РСФСР уже через несколько дней после ее опубликования (!), так и не была безо всякого объяснения проведена в жизнь и рядом мероприятий в экономической политике практически дезавуирована, после чего Явлинский уже в октябре 1990 г. подал в отставку со своего поста. Можно полагать, что эта программа для Ельцина тогда была скорее средством политической борьбы с центром, нежели имела практическое значение. Имеются свидетельства того, что он опасался в результате ее реализации подорвать шансы на избрание на посте президента России в июне 1991 г.

Только после этих выборов появилась возможность и возникла потребность в новой выработке программы экономических реформ в России. Теперь ее центром стало министерство экономики РСФСР, которое в июле 1991 г. возглавил Е. Сабуров. Для оценки этой программы следует иметь в виду, что по сравнению с летом 1990 г., когда разрабатывалась программа «500 дней» экономическое положение СССР и России значительно ухудшились. Основными особенностями программы Сабурова по сравнению с программой «500 дней» были: 1) упор на бесплатную приватизацию, как более быструю; 2) более быстрая либерализация цен; 3) готовность допустить инфляцию; 4) введение российского рубля, что практически означала выход России из состава СССР [109]. Очевидно, что это была еще более радикальная программа. Но она даже не рассматривалась ни правительством России, ни Верховным советом РСФСР .

Выводы

Какие выводы можно сделать из рассмотренных (далеко не полных, конечно) экономических дискуссий конца 1980-х годов? Они касаются и их общественной значимости, и состояния советской экономической науки. Начну с первого вопроса.

Безусловно, гласность впервые в истории СССР позволила выявить весь спектр экономических концепций, существовавших в советском обществе. То, что раннее распространялось только в самиздате или тамиздате ничтожными тиражами или закамуфлировано в легальной литературе, теперь открыто огромными тиражами распространялось по всей стране, влияя на понимание широкими кругами интеллигенции происходящих в экономике процессов и вариантов экономического развития. Вопрос в том, насколько общество способно было квалифицированно оценить качество предлагаемых альтернатив. Это зависело от уровня экономического образования и общем интеллектуальном уровне общества и, конечно, от интересов и общественных предпочтений его членов, состояния экономики и общественной жизни. Судя по поведению интеллигенции при голосовании на выборах и в ходе опросов общественного мнения, ее основная часть воспринимала экономические концепции скорее эмоционально, чем рационально. Даже профессиональные научные работники (сужу и по собственному опыту) в подавляющем большинстве были долгое время не готовы оценить качество предлагаемых программ. В этом сказывались дефекты экономического образования в СССР и длительное отсутствие гласности в экономической науке.

Слабость экономического образования была характерна и для советского руководства. Поэтому оно с большим опозданием реагировало на изменение экономического положения и было неспособно оценить относительные достоинства предлагаемых программ. И на его действия влияли материальные интересы (например, выгоды спонтанной приватизации), и давление общественного мнения.

Что касается экономической науки, то выявились и ее сильные и слабые стороны. К сильным сторонам можно отнести способность реально оценить состояние экономики. Сторонники всех концепций достаточно объективно оценивали ее состояние. Наиболее глубоко его оценивали в Институте народнохозяйственного прогнозирования, которые давно вели соответствующие расчеты. Намного хуже обстояло дело с обоснованием предлагаемых реформ. В целом, советская экономическая наука оказалась плохо подготовлена к этой проблеме. В этом отразились многолетние гонения на объективные экономические исследования в области экономической теории, которые отвращали от занятий экономической наукой наиболее талантливых членов общества. Поэтому нужно удивляться скорее не провалам в этой сфере, а тому, что все же появились довольно содержательные концепции. Обращает на себя внимание и то, что их авторами были чаще всего не именитые сановники от науки, а раннее малоизвестные научные работники, которые и готовили тексты экономических программ, даже если они и подписывались свадебными генералами от науки (исключением были работы под руководством академика Яременко). Перестройка и гласность позволили намного лучше установить, кто есть кто в экономической науке. Впрочем, на этой волне всплыли и научные демагоги и мыльные пузыри.

Однако, самым большим недостатком почти всех (об этом упоминалось только в программе Келен) экономических программ было игнорирование социально-нравственного состояния общества, национального менталитета. Этот фактор мог игнорироваться при стабильном состоянии общества и реформах ограниченного масштаба. Здесь же речь шла чаще всего о коренных реформах. Пользуясь медицинскими терминами, речь шла о лечении или операции сильно ослабленного организма. Дело, возможно, было не только в «экономическом кретинизме» т. е. неспособности выйти за рамки чистой экономики, но кое-где и в удобстве, выгодности такой позиции.

Осознание взаимосвязи экономических реформ и социального поведения населения стало приходить лишь на самом закате перестройки у отдельных российских исследователей и никак не сказалось на подготовке реформ. Упомяну в этой связи только несколько таких наиболее прозорливых и честных исследователей. На вопрос обозревателя «Нового времени» А. Грубера В. В. Криворотов отвечал в 1990 г.: «Если честно отвечать, то сейчас некому строить экономику. Индустриализация, или реформы, или перестройка, назовите как угодно, предполагают того, кто все это делает. Вот этого “кто" просто нет, он отсутствует» [110].

Только в качестве примера C. Чернышев писал, что у нас 100 млн маргиналов: «Наше общество на самом деле – общество маргиналов, они у нас составляют большинство» [111]. Говоря о рыночных реформах, Чернышев предсказывал: «после этого, во-первых будет грандиозный бардак, во-вторых, мы при этом в лучшем случае, продвинемся в с 10-х годов XVII века до 30-х годов того века. Неизбежны тяжелейшие социальные последствия» [112]. Поясняя свою мысль о незрелости советских общественных наук и самосознания советского общества, Чернышев продолжал: «мы находимся в ситуации полного непонимания того, что же надо делать, непонимания от начала до конца… Мы не понимаем буквально ничего»[113]. Криворотов поэтому полагал, что «в этих условиях реформа возможна, только если появиться так называемый просвещенный государь или реформатор. Как он появится – вопрос загадочный»[114].

Не стану обсуждать достоверность приведенных данных – их источники не указывались, и вряд ли они вообще существовали, но, по крайней мере, ими ставился вопрос о социальном фоне реформ и делался вывод о об опасности их поспешного и всеобщего проведения (проект «Открытое общество») при широком привлечении иностранного капитала и экспертов и необходимости авторитаризма.

Еще более остро влияние социально-нравственного состояния советского общества на проведение реформ ставился в выдающейся статье М. Казачкова «Лента Мебиуса». Автор – физик по образованию – был осужден в 1975 г. за антисоветскую деятельность и статья написана либо непосредственно перед освобождением из заключения, либо сразу после освобождения. Основное внимание он уделяет коренному различию в характере российского общества от западного и восточного и влиянию советского периода на его состояние. Один пункт рассуждения состоит в следующей оценке состояния советского общества к периоду перестройки: «Лак культуры на Западе слой за слоем накапливался веками и образовал довольно прочную конструкцию. Все же, чем сегодня располагает советское общество, это тоненькая пленочка, чуть схватившаяся лишь в последние десятилетия упадка режима. Ведь все, что Россия к Октябрю 1917 г. накопила в культуре, было затем безжалостно выскоблено, как при самом топорном криминальном аборте… С тех пор основная масса населения утратила последние остатки и этих традиционных крестьянских ценностей и из народа во многом превратилась в толпу социально и культурно перемещенных лиц, а интеллигенция в ее классическом понимании просто вымерла»[115].

Другой – о высокой устойчивости традиционных основ российского общества. Он вслед за И. Бродским сравнивает общество с пирамидой, в основании которой находится национальное подсознание [116]. Из чего он делает совсем нетривиальный для сторонника демократизации общества вывод, что «если действительно существенная перестройка национальной пирамиды по всей ее высоте все же каким-то образом осуществиться, то результатом ее с необходимостью станет разрушение этнокультурной самобытности данного народа, то есть в той или иной степени его исчезновение» [117].

Оценивая возможность конвергенции с Западом, явный «западник» Казачков считает, что она «принципиально невозможна. Основные свойства национального менталитета нимало не изменились, так что типологически речь, видимо, идет об очередной русской утопии... Конвергенция, осуществляемая технократами (как и в 1917 г., и вообще всегда – с лучшими намерениями), – это... сооружаемая из подручного материала еще одна идеологическая морковка на линии исторического горизонта, и она обречена на линии исторического горизонта, и она обречена на неограниченное удаление по мере “приближения" к ней»[118].

Впрочем, Казачков не ограничился этим печальным и для него выводом. Рациональный подход к задаче оздоровления советской экономики властно требует предварительного расчленения страны не только на суверенные республики (союзные и автономные), но и на сравнительно независимые «земли», в которых должны сформироваться более или менее самодостаточные хозяйственные комплексы [119].

Справедливости ради следует отметить, что изредка указанные проблемы посещали умы и высокопоставленных государственных деятелей. Так, отвечая на вопрос о том, верит ли он в перестройку Л. И. Абалкин ответил: «Нет, пока у нас мальчишки пишут в лифтах бранные слова, …пока не появится новее поколение, в котором с детства двигателем будет стыд – народ будет падать глубже и перестраиваться будет некому» [120]. Впрочем, никаких практических выводов из этих справедливых замечаний сделано им не было.

Таким образом, советское общество и государство, определяя экономическую политику в период перестройки, не могли опираться на достаточно глубокую научную ее проработку интеллектуальным сообществом. Так оно расплачивалось за многолетние гонения этого сообщества. При том все же у него оказалось немало здравых и ярких идей, в основном, у аутсайдеров этого сообщества. Но власть не оказалась способной их воспринять. И здесь нам приходиться обратиться к характеристике самой власти в период перестройки [121].

---

[1] Мелентьев А. Ю. Ленинское наследие и вектор перестройки / Альтернатива: выбор пути. М., 1990. С. 8.

[2] Якушев В. М. Не разрушать, а созидать. Указ соч. С. 35.

[3] Там же. С. 35-36.

[4] Там же. С. 36.

[5] Там же. С. 37.

[6] Там же.

[7] Там же. С. 37-38.

[8] Хубиев К. Второе дыхание реформы. Указ. соч. С. 99.

[9] Там же.

[10] Еремин А. М. Собственность – основа всей экономики, общества Указ. соч. С. 172.

[11] Хубиев К. Указ. соч. С. 101.

[12] Минаев В. Н. Что главное нужно сделать, чтобы выйти из экономического кризиса. Указ. соч. С. 136.

[13] Родин Г. C. Альтернатива: социалистический выбор и рынок. Указ. соч. С. 435.

[14] Якушев В. М. Указ. соч. С. 46.

[15] Там же. С. 47.

[16] Там же. С. 48.

[17] Там же. С. 49.

[18] Сиськов В. И., Долгин В. Г., Ельмеев В. Я. Основа противозатратности. Указ. соч. С. 210-239.

[19] Губанов С. Концепция социалистической перестройки. Указ. соч. С. 196.

[20] Хубиев К. Указ. соч. С. 104.

[21] Там же. С. 105.

[22] Еремин А. М. Указ. соч. С. 172.

[23] Там же.

[24] Там же. С. 174.

[25] Там же. С. 177.

[26] Там же. С. 179.

[27] Там же. С. 184.

[28] Там же. С. 173, 183.

[29] Рубцов В. И. К эффективной государственной инновационной политике. Указ. соч. С. 268.

[30] Там же. С. 269-270.

[31] Там же. С. 271.

[32] Там же. С. 272.

[33] Там же. С. 273.

[34] Мучник В. С., Голланд Э. Б. Некоторые особенности современного этапа развития техники и технологии. Научно-технический прогресс. Моделирование народного хозяйства. М., 1976. С. 70-142.

[35] Сергеев А. А. Пир состояться не должен. Альтернатива: выбор пути. С. 52-91.

[36] Там же. С. 53-54.

[37] Там же. С. 54.

[38] Там же.

[39] Там же. С. 66.

[40] Там же. С. 67.

[41] Там же. С. 69.

[42] Там же. С. 78.

[43] Там же. С. 79-83.

[44] Там же. С. 87.

[45] Кургинян С. Е., Аутеншлюс Б. Р., Гончаров П. С., Громыко Ю. В., Сундиев B. Ю., Овчинский В. С. Постперестройка. Концептуальная модель развития нашего общества, политических партий и общественных организаций М.1990 г.

[46] Там же. С. 68.

[47] Там же. С. 24.

[48] Там же. С. 27.

[49] Там же. С. 28.

[50] Там же. С. 29.

[51] Там же.

[52] Там же. С. 35-36.

[53] Там же. С. 12.

[54] Там же. С. 13.

[55] Там же.

[56] Там же. С. 15.

[57] Там же. С. 5.

[58] Там же. С. 67.

[59] Там же. С. 68.

[60] Там же.

[61] Там же. С. 89.

[62] Там же. С. 83.

[63] Там же. С. 83, 86.

[64] Там же. С. 86.

[65] Как сделать рубль конвертируемым М., 1990. С. 3.

[66] Там же. С. 134-135.

[67] Там же. С. 119-120.

[68] Ханин Г. И. Экономическая история Росси в новейшее время. Т. 1. Новосибирск, 2008.

[69] Как сделать рубль конвертируемым Указ. соч. С. 120.

[70] Там же.

[71] Там же. С. 119.

[72] Там же. С. 121.

[73] Там же.

[74] Там же. С. 123.

[75] Там же. С. 125.

[76] Проблемы прогнозирования. 1990. № 2. С. 3.

[77] Там же. С. 6.

[78] Там же.

[79] Там же. С. 40-45.

[80] Там же. С. 14-16.

[81] Там же. С. 17.

[82] Там же. С. 18.

[83] Там же. С. 48-54.

[84] Яременко Ю. В. Приоритеты структурной политики и опыт реформ. М., 1999. С. 138.

[85] Там же. С. 18-22.

[86] Там же. С. 45.

[87] Там же.

[88] Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу. М., 1991. С. 42.

[89] Платонов C. После коммунизма. Второе пришествие. М.,1991. С. 539.

[90] Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс. М., 1991. С. 74.

[91] Там же. С. 76.

[92] Экономическая реформа: поиск решений. М., 1991.

[93] Ясин Е. Г. Российская экономика. М., 2002. С. 136

[94] Там же.

[95] Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 122.

[96] Там же. С. 124.

[97] Ясин Е. Г. Указ. соч. С. 143-145.

[98] Рыжков Н. И. О концепции перехода к регулируемой рыночной экономике / Трудный поворот к рынку. М., 1990. С. 526-556.

[99] Там же. С. 535.

[100] Там же. С. 550.

[101] Колобова В. Григорий Явлинский. М., 1998. С. 54-57.

[102] Переход к рынку. М., 1990. С. 68.

[103] Там же. С. 73.

[104] Там же. С. 220.

[105] Там же. С. 211.

[106] Народное хозяйство СССР в 1990 г. М., 1991. С. 36.

[107] Переход к рынку. М., 1990. С. 101.

[108] Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 225-228.

[109] Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики. М., 1996. С. 96.

[110] Платонов С. После коммунизма. Указ. соч. С. 357.

[111] Там же. С. 371, 373.

[112] Там же. С. 367-368.

[113] Там же. С. 375.

[114] Там же.

[115] Казачков М. Лента Мебиуса // Дружба народов. 1991. № 5. С. 235.

[116] Там же. С. 238.

[117] Там же. С. 239.

[118] Там же. С. 247.

[119] Там же. С. 251.

[120] Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 86.

[121] Она дается в подготовленной мною к печати книге «Экономическая история СССР в период перестройки».

| Главная |Все о журнале |Свежий номер |Новости |Как стать автором |Подписка|
|Топ-Менеджеру |Архив |У Экоши |

630090, г. Новосибирск, пр. Академика Лаврентьева, 17
Тел./Факс (8-383)330-69-25, 330-69-35
eco@ieie.nsc.ru